Но не та июньская ночь в 1914 году. В тот прохладный вечер отец уставился на дно кружки, не произнося ни слова, потом, все так же молча, угрюмо разглядывал пол и наконец в полночь начал пророчествовать.
Ладно, сказал отец, хорошо. Если хотите знать, что оно и как, я вам скажу, что вижу. Я вижу великую войну, она начнется через два месяца. И семнадцать моих сыновей будут сражаться в этой войне и падут на этой войне, по одному в каждой армии, участвующей в этой заварухе. Они уже взрослые и пусть решают сами за себя. Одно гложет это старое сердце — то, что никто из них не умрет, сражаясь за Ирландию. Вот они, наши люди, — готовы умереть за любое дело, лишь бы не за свое.
Ужасно, перешептывались соседи.
Да, ужасно, сказал отец. Но подождите, еще кое-что. Я вижу, как через два года ирландцы воспрянут, и тогда наконец у меня появится один сын, который будет сражаться за свою страну. Простой паренек, что и говорить, но все равно это он, маленький темненький мальчик, стоит со своей судьбой прямо позади вас.
И потом, добавил отец, паренек выполнит свой долг там, и пойдет дальше, и почему-то станет царем Иерусалимским.
Не богохульствуй, предупредили соседи, слегка опешив.
Никто и не думал, сказал отец, моментально раздражаясь. Я же не знаю, почему я это сказал.
Джо тоже не знал. Но Пасхальное восстание 1916 года наступило, как и было предсказано, и Джо был среди тех, кто удерживал дублинский почтамт. Когда тот пал, Джо скрылся на юге и четыре года сражался в одиночку в холмах Корка, пока «черно-рыжие» не выследили его и ему не пришлось бежать. Ему ничего не оставалось, как только переодеться монахиней ордена Бедной Клары, и среди десятка таких же монахинь он отплыл в паломничество в святую землю.
В Иерусалим. Там он лежал в канаве у францисканского монастыря в Старом городе, без гроша и без друзей, шепча в грязь по-гэльски имя ирландской революционной партии, «Мы сами»,
[15]
и моля Бога, чтобы один из проходящих мимо священников оказался ирландцем и сжалился над ним.
И один действительно оказался ирландцем. Бывший МакМэл'н'мБо, дряхлый старик и большой оригинал, в безрассудной юности служивший офицером легкой кавалерии в британской бригаде в Крыму. Он пережил знаменитую самоубийственную атаку, потому что под ним убили лошадь, и в результате первым в истории получил Крест королевы Виктории. Последние шесть десятков лет он выпекал хлеб в пекарне францисканского монастыря в Иерусалиме.
Кто ты, парень? — спросил престарелый священник у умирающего от голода в иерусалимской канаве изможденного Джо. Тот нашел в себе силы только прошептать девиз клана О'Салливан Бир.
Любовь протянет победе руку прощения.
Отец-писторий
[16]
спас Джо из той канавы и дал ему свою армейскую форму и бумаги, чтобы Джо смог поселиться в Доме героев Крымской войны в Старом городе. Ему было по меньшей мере восемьдесят пять, отцу-писторию, а он все приплясывал и напевал у печи, выпекая хлебы четырех форм, символизирующих четыре дела его жизни: Крест — символ Господа, Ирландия — его дом, Крым, где он отрекся от войны, и Иерусалим, где он нашел мир.
Приплясывая и напевая у печи, он убеждал Джо, что ни к чему волноваться из-за даты рождения в его армейских бумагах. Возраст здесь мало что значит, ведь в этом общем для всех Священном городе то, что есть, — не обязательно то, что кажется.
Он что, пек-пек хлебы да и сам спекся? удивлялся Джо. Шестьдесят лет потел, пел и танцевал у печи в Иерусалиме, а потом потихоньку спятил?
Но он понял, что отец-писторий не ошибался насчет Иерусалима, когда завел там второго друга. Иссохший старик в линялой желтой накидке и ржавом рыцарском шлеме, подвязанном двумя зелеными лентами под подбородком, полуголодный, он едва ковылял на длинных и тонких ногах. Кроткий рыцарь по имени Хадж Гарун скитался сквозь века и помнил приключения Синдбада-морехода и других героев прошлого, он рассказывал о постройке Соломонова храма и последние три тысячи лет безнадежно защищал свой Священный город от всех врагов, всегда выступая на стороне побежденных.
В тот день, когда они впервые встретились перед лавкой Хадж Гаруна, старик лишь взглянул на Крест Виктории на груди Джо и решил, что встретил пресвитера Иоанна, легендарного царя-священника, правившего древним царством, затерянным где-то далеко в Азии.
Заходи сюда, сказал тогда Хадж Гарун, счастливо улыбаясь. Я ожидал тебя, пресвитер Иоанн. Я знал, что в поисках твоего загадочного царства ты так или иначе объявишься в Иерусалиме. Все так делают.
И потом Мод. Американка и первая женщина в его жизни. Мод и весенняя любовь.
Они встретились в Иерусалиме весной и ушли в пустыню, чтобы остаться там наедине. Крохотный оазис на берегу Синайского полуострова. Для Джо тот месяц у Акабского залива стал счастливейшим в жизни. Но когда они вернулись в Иерусалим, Мод изменилась. И отказалась выйти за него замуж, хотя и ждала от него ребенка.
В горах к осени стало прохладно, и он нашел для них дом в теплой долине реки Иордан, маленький домик с цветами и лимонными деревьями у Иерихона, — и Джо показалось, что он нашел новый оазис, где к концу зимы родится их ребенок.
Но оказалось, что этой мечте не суждено сбыться. В Иерихоне ее постоянно что-то раздражало, ничто ее не радовало. Что бы он ни делал, Мод все равно сердилась и даже целыми сутками молчала.
Джо ничего не понимал. Да, он частенько бывал в отлучке — контрабандой переправлял оружие. Ему приходилось оставлять ее одну, а как еще беженцу свести концы с концами? И эти отлучки, казалось, приводили Мод в ярость. Отлучки и его мечта найти Синайскую библию, ту самую Библию с картами, на которых показано, где под Старым городом зарыты сокровища. Он услышал об этой Библии вскоре после приезда в Иерусалим.
Та самая Библия? Та, которую нашли в Синае в девятнадцатом веке? Даже мысль о том, что она существует, не давала Джо покоя и вселяла в него несбыточную надежду. Найти Синайскую библию стало для него, как и для многих его предшественников, заветной мечтой.
И так в Иерихоне все меж ними разладилось. Двадцатилетний Джо был совершенно потерян, а Мод совершенно от него отдалилась. Она, кажется, боялась чего-то, но не могла поговорить с ним, и он сидел поздно ночью в садике за домом и пил в одиночестве, пока не засыпал. Пил, пока не приходило время снова переправлять оружие в Палестину.
А ближе к концу зимы Мод бросила его. Ушла из их маленького домика в Иерихоне, даже не оставив записки, подумать только… Забрала с собой их сына, которого он так никогда и не увидел. Он родился, пока Джо таскал ружья, чтобы заработать денег.
Деньги. Вот что ему нужно, понял он тогда. Деньги не давали ему надолго вернуться в Иерихон. Если бы у него только были деньги, все вышло бы иначе, так он, по крайней мере, думал. И он не потерял бы единственную женщину, которую любил. Так он, по крайней мере, думал.
