Город, раскинувшийся перед ними, был огромен. Чёрный, золотой и белый камень его домов, улиц и статуй блистал идеальной чистотой — многие сотни рук трудились над этим… сотни рабских рук. Глядя на город, Аниаллу не могла не думать о тех, для кого он был тюрьмой, и о своих соплеменниках, бывших в ней тюремщиками… и палачами.
Своим мысленным взором она видела страдающих от бессильной злобы на захватчиков, рабов, пленников, жертв чей-то злой воли, принесённой в этот мир — а может быть, миры — её собратьями по ушам и хвосту… От этой мысли сдавливало грудь, словно тисками чужого отчаянья и собственного стыда… стыда за содеянное алаями. Алу думала и о тех, кто вовсе не слаб, кто сможет и захочет бороться, о тех, кто ждал её дома и не сражался лишь потому, что не знал о происходящем здесь… Но и они тяжестью своих будущих страданий пригибали Алу к земле, ведь это она первая обнаружила этот Камень, этот мир, это Зло… и ничего она не может сделать, хотя обязана… Сколько их — сотни, тысячи, десятки или сотни тысяч? Каждая из их бед ощутимым грузом ложилась на хрупкие плечи Аниаллу… Обязана?
Вдруг, словно в мозгу Аниаллу произошёл странный щелчок, картина чудесным образом преобразилась: не было больше безликой, страдающей массы, сонма существ, настолько слабых и жалких, что каждый наделённый силой был просто обязан помогать им, убогим. Словно из пелены тумана проступили лица особенные, бесконечно дорогие. Лица родных — Селорна с Малауром и Иреры; друзей — Ирсона, Эталианны; тех, кто учил Алу — Гвелиарин, старого мага Тейна, Диреллеи и Канирали; просто созданий, милых её сердцу — девочки, попросившей отдать ей спасённую кошку, и парнишки-философа, ценителя женской красоты, возлежащего на изгороди дома ан Ал Эменаит, её дома, который она и должна — нет! — нестерпимо жаждет защищать от всех, кто посягнёт на его благополучие. Потому… потому что это её дом, её друзья и любимые! И ей так хотелось помогать им, будто они были частью Алу, и, спасая их, она спасала себя.
Алу — перепуганная, слабая девушка в мире, полном врагов, способных сотворить с ней такое, о чём лучше и не думать, — вдруг почувствовала удивительную радость и приятное возбуждение от всей этой ситуации, более того, она понимала, что вызывает у неё казалось бы столь нелепые эмоции. Она радовалась тому, что первой оказалась здесь, первой из всех, кого она любила, и что именно ей выпала честь защищать их… потому что делать им добро — и есть счастье! И эти простые мысли вдруг вернули Аниаллу к жизни, не просто вернули, а наполнили её новым, истинно алайским смыслом.
Поток мыслей и чувств прервался — ее внимание привлек гулкий звук, изданный каким-то неведомым девушке инструментом. Вслед за первым ударом последовали ещё три. Взгляды Анара и Алу метнулись к источнику звука — им оказалось одно из зданий, стоящее на восьмиугольном искусственном холме, словно статуя на постаменте.
Внизу, на улицах и балконах, алаи дружно распластались ниц. Там, в вознесённом над городом храме, явно начиналась не обычная церемония. Анар пристально вглядывался в даль, но как ни старался, рассмотреть и расслышать, что же происходило там, за рядом колонн, он не сумел. А любопытство, проклятое и благословенное алайское любопытство, жгло его изнутри, заставляя все мысли стекаться в одну сторону — к храму. И вот, забыв об опасности, алай сотворил заклятие, позволившее его зрению и слуху проникнуть в храм.
Анар внимательно разглядывал приближенный зал. Он был просторен и отделан в чёрных и синих тонах. Все его скудное убранство состояло из нескольких прямоугольных щитов резного камня, изображающих сцены богослужений — они стояли между колонн на приподнятом участке пола, тянувшемся вдоль стен, — да нескольких статуй по обе стороны входа, каких-то уж слишком негрозных, с пугающе-отстранёнными, застывшими в спокойствии лицами.
Напротив широкого входа, на ещё одном возвышении стоял алтарь, а дальше, там, где пол поднимался ещё выше, мерцал высокий, но не достигающий потолка экран из полупрозрачного синего камня. За ним горели огни. Покачиваясь словно от порывов ветра, они отбрасывали на экран причудливые блики и пускали десятки теней плясать по синей глади под пение жрецов. А те, застыв в проёмах между щитами и колоннами приутопленной в стену галереи, стояли со странного вида светильниками в руках, и лишь губы их шевелились. Анар с трудом разбирал слова гимна, который они исполняли — язык местных кошек напоминал руалский, но был сильно искажён, а многие слова в нём и вовсе были неясны, — видимо, их привнесли из других наречий. И всё же общий смысл песнопения был ясен Анару: жрецы призывали Аласаис. И лучше бы ему не слышать, для чего… Алай невольно поморщился — здесь перещеголяли даже жрецов Руала.
На алтаре покоилась неподвижная пепельноволосая девушка. Грудь её едва вздымалась — единственный признак того, что она ещё жива. Было в ней что-то странное, но прежде чем Анар успел разобраться — что, из-за каменной перегородки появились двое жрецов. Кто-то ещё, видимо, вышедший вместе с ними из спрятанных за ней дверей, остался за экраном, но его чёрный силуэт угадывался на фоне синих огней. Жрецы приблизились к алтарю. Встав по обе его стороны, они воздели руки к небу. Синий свет заставил их выкрашенные в металлический цвет ногти блеснуть сапфирными огоньками.
Затем алаи опустили руки и стали расходиться в стороны, отступая от алтаря, над которым медленно поднималось тело девушки. Пение стало громче, огни за экраном вспыхнули ярче, а тот, кто скрывался за ним, раскинул руки в стороны. Вот пепельноволосая алайка уже над стеной, она развернулась, повиснув вертикально в воздухе, лицом к входу. Глаза её были распахнуты. Но в них не было и тени сознания. Затем так же плавно она стала опускаться за экран… огни угасали, пение жрецов постепенно стихало, и вот уже они один за другим, начиная с тех, кто стоял ближе ко входу, стали скрываться в проходах, уводящих их с галереи…
Анар уже не обращал на них внимания, он не сводил глаз с полупрозрачной стены, пытаясь понять, что же там происходит: в тусклом свете ничего было не разобрать, зато потоки магической энергии, струящейся из-за неё, были чудовищно мощными. Анар напрягся — уж больно много жрецы вложили в этот ритуал, чтобы он был просто фарсом, спектаклем для укрепления веры; да и пышности церемонии, будь она задумана для подобной цели, не хватало.
А Аниаллу стояла рядом, поглощённая своими мыслями и не видела ни зала, ни девушки…
* * *
Аниаллу не знала, что на неё охотятся. Призрак тел алаит, незримый для своей добычи, прохаживался вокруг неё, выбирая удачный момент для решающего броска, наслаждаясь предвкушением. Скоро, скоро голод его будет утолён! Его клыки вонзятся в саму душу добычи, вырвут её из тела, и он всосёт её в себя, сделает частью своей сущности, вберёт и преобразует! А потом, потом он помчится в храм, чтобы обрести тело для своего нового воплощения…
* * *
— Странно, — пробормотал Анар, потирая виски и внимательно всматриваясь в даль.
— Что? — обернулась к нему Алу, на губах её играла мечтательная, почти счастливая улыбка.
— Я потерял картинку храма… не понимаю… — хмыкнул Анар, отворачиваясь от окна, — заклятье по-прежнему действует, ему никто не препятствовал, но… но я не вижу, словно мои глаза слепнут, когда я туда смотрю, — задумчиво проговорил он, и тут хлынувший между колонн храма яркий синий свет действительно едва не лишил алая зрения.
