Аниаллу подняла руку:
— Сестра, не уподобляйся людям. Это только они и прочие незрячие путают интуицию и чувство Пути с порывами и… обычными чувствами. Они просто не способны понять, что это такое, и не в наших силах объяснить слепцам, что такое видеть, а прозревать самим всегда трудно… и неприятно. Вот они и пытаются привязать это понятие к привычным вещам. Получается полный бред. Это всё только от их собственного несовершенства… и лени, — с печальной усмешкой пошевелила ушами Алу.
— Ты говоришь, как танайка, — сокрушённо заключила Ирера. — Но мне мало дела до всяких там Путей. Я пытаюсь услышать своё сердце, свою… знаменитую кошачью интуицию и понять, что из моих желаний — порыв, а что — голос тел алаит. Какое решение верное… Мне понятно то, что ты говоришь, но я не могу…
— Это тоже в порядке вещей, сестра. У так нелюбимых тобой в последнее время танаев есть фраза на этот счёт. Она значит примерно следующее: кто понимает — тот соглашается… Прости, но выходит, что ты еще не понимаешь.
— Не понимаю… — глухо повторила вторая дочь, стараясь усмирить гнев в своём сердце. — Наверно, ты права — я не все понимаю, но, на моё счастье, я и не должна этого понимать. Я чувствую, что не должна ничего предпринимать, и буду следовать этому чувству…
— …и именно это делает тебя дочерью Старшей расы, — закончила за нее мысль Аниаллу.
— Также как и тебя? — невесело усмехнувшись, спросила Ирера, приобняв сестру за талию.
— В происходящем со мной тоже есть какой-то смысл… наверняка.
Аниаллу снова почувствовала себя виноватой из-за того, что не может удержать в себе свои грустные мысли и делится ими с окружающими. Это вызвало у Селорна такой гнев и заставило его совершать поступки ни ему самому, ни алаю вообще не свойственные. Уступая своей танайской части, помогая неизвестно кому и неизвестно зачем, она шла против своей алайской натуры, против своего Пути, и это не могло привести ни к чему хорошему. Не могло и не привело. Все три её отца и те, кто просто хорошо знал ее, страдали вместе с ней, и это само по себе было печально, но то, что Селорн, ослепленный злобой, разгневанный тем, как с ней обошлась Тиалианна, уже начал строить планы против самой богини и ее народа, — было ужасно вдвойне и могло привести к катастрофе. Аниаллу охватывала дрожь при одной мысли о том, во что может превратиться Энхиарг, если между Аласаис и Тиалианной начнётся война. Это уже конец всему, а не только дому ан Ал Эменаит…
— Знать бы, зачем ей это, Ирера, — вздохнула Аниаллу.
Она подумала, что вот уже две тысячи лет живёт она в семье Селорна и всё это время её родственники не перестают обсуждать и, чего уж говорить, осуждать её работу и… хм, работодателя. Таковы эалы — добровольные затворники своих лесов, любящие всё созданное «своими руками», будь то вещи или законы, и не терпящие влияния других культур и народов. Да, то что Селорн позволил провести под своей крышей День Тысячи Свечей — поистине великое чудо…
— Нам всё равно этого не понять! — недовольно фыркнула её собеседница, раздражённо дернув хвостом. — Но я тебя предупредила: с отцом что-то не так.
Аниаллу молчала. Она не знала, что сказать и чем помочь Селорну или Ирере.
— Быть может, надо поставить в известность Совет? — на обычно непроницаемом лице Иреры отразилось всё волнение, которое мучило её долгие дни.
— Ты на самом деле считаешь, что все так серьёзно?
— Более чем, — уже совершенно спокойным голосом сказала вторая дочь. — Его гнев был велик, но нам удалось его переубедить. Он ведёт себя как-то не по-алайски… Нет, правы владыки Великого леса и затворники Руала — чужеземцы только вредят нам. Нельзя допускать их в наши города!
— Не стоит сообщать всему Совету, — сказала Аниаллу, пропустив гневную реплику своей собеседницы мимо ушей (стоило тал сианай вступить с ней в диалог на подобную тему, и неизвестно, чем бы это закончилось). — Расскажи всё Кеану или Кеаре, они оба поймут и, я уверена, найдут способ помочь.
Ирера повернулась спиной к парапету, чтобы никто не смог увидеть то, что сказали Аниаллу её руки: «Мне кажется, что с ним происходит то же самое, что с людьми из Канирали».
— Он алай. Такое невозможно, — ответила Аниаллу на языке жестов. Никому не следовало быть свидетелем подобного разговора, а учитывая, что дом ан Ал Эменаит был полон телепатов, спрятать здесь свои руки было куда проще, чем мысли.
— Я надеюсь, что это именно так, — проговорила Ирера, снова положив руки на парапет и невидящим взглядом смотря на город. Её чёрное запястье пересекал тонкий шрам — вечное напоминание о несостоявшемся замужестве. Она уже давно пережила это, и незаживающую отметину больше не скрывал особый широкий браслет — знак того, что сердце её закрыто. Такие же браслеты носили те, кто не хотел принимать никаких ухаживаний по разным причинам — будь то увлечённость работой или, как это обычно случалось у женатых или замужних алаев и алаек, желание продемонстрировать всему миру, что сердце их отдано кому-то одному раз и навсегда. Впрочем, многим это не мешало иметь увлечения и означало только, что все остальные будут значить для обладателя браслета ничтожно мало по сравнению с тем, в честь кого или чего это украшение было надето.
— Это странно, но несмотря на то что разум мой согласен с тем, что произошла беда и за ней, скорее всего, последуют ещё более горькие события, я сердцем чувствую, — девушка растерянно посмотрела на Аниаллу, — полнейшую уверенность в том, что опасность нас минует.
— Во всяком случае, оттого что ты поговоришь с Верховным жрецом, ничего плохого не случится, — качнула головой тал сианай.
— Я так и сделаю. Немедленно, — объявила эалийка и вдруг, не попрощавшись, спрыгнула с балкона. В невероятно мощном прыжке она пантерой пронеслась над виднеющимися далеко внизу постройками замка и приземлилась на одну из верхних веток ярко-оранжевого клёна.
Аниаллу проводила её взглядом. Но ни она сама, ни мчащаяся сейчас к особняку дома ан Темиар Ирера не подозревали, что за доверительной беседой двух сестёр наблюдали ещё одни глаза — ярко-зелёные, презрительно прищуренные глаза патриарха Селорна. Его лицо исказила злорадная гримаса — точь-в-точь как у тех стариков из подвала на Солнечной улице. Сидя в своём заклинательном покое, он слышал каждое слово своих дочерей, но ни то, что они собирались поставить Верховного жреца Кеана в известность о переменах, произошедших с их отцом, ни то, что они вообще заметили это, не смогло стереть ехидную ухмылку с чёрного лица Селорна.
Впрочем, за то время, пока патриарх добрался до комнат Аниаллу и вышел на балкон, где стояла задумавшаяся девушка, лицо его приняло уже совершенно иное выражение.
— Куда ты отправляешься? — раздался за спиной Аниаллу голос Селорна, видимо, уладившего свои семейные дела и решившего уделить дочери ещё несколько минут своего драгоценного времени.
— Продолжать богохульствовать, — улыбнувшись, уклонилась от ответа Аниаллу.
Патриарх осуждающе посмотрел на неё, но расспрашивать снова не стал — упорство Алу было ему слишком хорошо известно: он имел несчастье быть одним из первых её учителей. Несмотря на то что Селорн был родом из Великого леса, представители мужского населения которого были самыми лучшими телепатами в Энхиарге, он не смог бы прочитать мысли Аниаллу — её разум находился под защитой самой Аласаис, что, конечно, мало радовало эала. Самым удивительным и раздражающим было то, что она пугающе часто оказывалась права, и не сумей она отстоять своё мнение, произошли бы непоправимые беды.
