— Она сказала, что моя жизнь за пределами Руала была так отвратительна, что мой собственный разум блокирует все воспоминания об этих годах, — проговорил Анар, выплёвывая каждое слово, будто оно было чем-то невыразимо мерзким. То, что он прочёл на лице тал сианай — изумление, гнев и отвращение, — окончательно расположили его к этой девушке, заставляя забыть её титул и всё, что было принято связывать с ним в Руале. Анар полностью уверился в том, что ей можно доверять и говорить с ней свободно. Теперь не только алайское чутьё, но и разум подсказывал ему это.
— Да, она поступила мудро, что ответила тебе именно так, — холодным тоном рассудила вслух алайка. — Хорошо, даже как-то правдоподобно. Только вот кажется мне, что твоя святейшая мать, желая освободить твою голову от всех воспоминаний о жизни за пределами Руала, милостиво избавила своего сына от ложной и, как бы она выразилась, противоестественной науки иноверцев. Хотя первое само по себе было полезно: пока ты считаешь, что мир за пределами Руала ещё более ужасен для тебя, ты будешь довольствоваться тем, что у тебя есть, не имея причин рассчитывать на нечто лучшее.
— Да, — продолжала рассуждать Аниаллу, — она понимала, что ты достаточно умён и рано или поздно узнаешь всю правду о внешнем мире, а если даже этого не случится, то просто из любопытства пожелаешь покинуть город. Другой вопрос, сможешь ли ты это сделать… — она замолчала. Мысли, которыми сейчас была занята её голова, не предвещали Амиалис ничего хорошего. За подобный поступок бывшую царицу ждала неминуемая кара — изгнание, по меньшей мере.
— Я всегда знала, что она порядочная стерва, — пробормотала девушка, стекая вниз по колонне и усаживаясь у её подножия, — но чтобы настолько. Нет, ну разве можно себе такое представить! А я то, голова с ушами, всё гадала, как же это тебе с твоим-то характером могут нравиться здешние порядки! Первые лет пятьдесят понятно — ты был не в силах отсюда выбраться, но потом Барьер и воля твоей матери должны были перестать быть тебе помехой… — она говорила тихо, словно сама с собой.
— Ты так хорошо меня знала? — с подозрением спросил Анар.
— Мы были друзьями, — пожала плечами Аниаллу, — я помогла тебе остаться в Академии магии, где ты учился, когда твоя мать хотела забрать тебя сюда. В первый раз.
— Друзьями? С тал сианай? — всё ещё недоверчиво переспросил алай, осторожно опускаясь на пол напротив девушки. — Ты, скорее, должна была бы убить меня, чем защищать от Амиалис. Ты тал сианай, Тень богини, Коготь Карающий, «освободительница душ, не заслуживающих этого мира», — уныло, как зазубренный урок, проговорил он, — та, что наказывает алаев-отступников… Я всегда опасался прихода одной из вас. Богине есть за что меня карать…
Аниаллу рассмеялась так заразительно и искренне, что Анар невольно улыбнулся.
— Караю? — переспросила девушка, выкроив мгновение между взрывами смеха. — Я и не мечтала о подобной работе! — и вдруг, копируя Анара, затянула: — Я никого не караю и даже не сужу — наоборот, я призвана именно освободить существо, которое оказалось в неподходящих условиях. Его — от мира, а не мир — от него. Это же про таких, как ты, — снова рассмеялась она и уже совершенно серьёзным тоном спросила: — Или я ошибаюсь?
— Ну, судя по тому, что моя мать всё так же недовольна мной…
— Твоя мать ненавидит вообще всех, кто не копирует её во всем. Незавидная доля быть её сыном.
— Моей сестре повезло ещё меньше. Она живёт вместе с Амиалис. Правда, Накар пошла в мать, так что, может быть, она и довольна такой жизнью.
— Недовольна. Нет, она и сама бы рвалась к власти, но если тебя гонят кнутом, когда ты и так быстро бежишь — это не самая сладкая жизнь, верно? — злорадно ухмыльнулась Аниаллу. Накар она не любила, равно как и её мать, хотя и не могла не признать некоторых её заслуг перед Бриаэлларом.
— Верно… Постой, ты сказала, что освобождаешь таких, как я, а могу я узнать — куда ты их… освобождаешь?
— По-разному, — пожала плечами Алу, — кого-то в другие области Энхиарга, кого-то в иные миры…
В глазах её собеседника блеснул знакомый огонёк любопытства.
— В иные миры? Зачем? Аласаис всегда предпочитала другие методы…
— Аласаис никогда не предпочитала другие методы! Их предпочитали ваши жрецы, — гневно фыркнула Аниаллу, отворачивая от алая оба уха в знак презрения к его словам. — Аласаис давно отвернулась от Руала. Местные жрецы, воспользовавшись этим, исказили её образ до неузнаваемости, создали свою, новую богиню, именем которой правят страной, — она иронично усмехнулась. — И правят, что удивительно, так, что всем, кроме тебя и Аласаис, это нравится.
— Ты хочешь сказать, что всё это ложь?
— От первого слова и до последнего. Ну если и не ложь, то искажённая правда. Как и та фраза про тал сианай, что ты сказал мне.
— Я знал! — Анар от облегчения вдруг резко сложился пополам.
— Ой! Я рада за тебя, — поджала ногу Алу, потирая ушибленную его лбом коленку.
— Так ты здесь по её приказу, чтобы освободить меня?
— Нет. Но я могу это сделать. Твоя мать стёрла тебе память — это не только нарушение закона, но и отличный повод для Великих домов Бриаэллара избавиться от Амиалис. Особенно — для переселенцев из Руала, которым она попортила довольно много крови…
Вдруг её лицо окаменело.
Она сойдёт с ума. Лучше не жить, чем жить в постоянном страхе перед этим. Каким-то чудом она сумела сохранить баланс на тонкой грани между двумя своими «я». Если сейчас она откроет глаза и скажет хоть слово или слово услышит, то — всё. Она потеряет равновесие, и конец. Она провалится в бездну, глухую, где есть только вязкий мрак, только чувство того, что не хватает воздуха, что сердце вот-вот зайдётся, как бывает от непереносимой жары или ужаса, даже чего-то более тяжкого, мучительного, после чего смерть — лишь сладкое избавление от мук. Так бывало с ней прежде, когда в очередной раз возвращаясь из сладкого альтруистического забытья, вызванного пробуждением её подвластной Тиалианне части, она медленно становилась сама собой и с отчаянием от собственного бессилия понимала, что эту «себя» она снова предала.
Аниаллу несколько раз глубоко вздохнула, всё ещё не размыкая век. Надо взять себя в руки и радоваться, что она вовремя заметила — её снова затягивает это. И еще — теперь рядом с ней старый друг, которому, даже спустя века, она может доверять.
— Я хочу попросить тебя об одной вещи, — сказала Аниаллу. — Это очень важно для меня. Если ты вдруг заметишь во мне этакую чрезмерную жертвенность, благородство или ещё что-нибудь в этом духе, сразу же останови меня. Слышишь — сразу! Ущипни, дёрни за хвост, но останови. Иначе я не только не смогу помочь тебе выбраться отсюда, — убедительно соврала она, — но и сама окажусь в большой беде.
— А разве может быть алай «чрезмерно жертвенным и благородным»? — спросил Анар очень тихо и с какой-то затаённой надеждой заглянул ей в глаза. И по тому, как он это спросил и что он спросил именно об этом (а не о том, например, почему она не сможет помочь ему убежать), Аниаллу почувствовала, что затронула очень важную для него струнку, может быть, самую важную. И ей уже не надо было расспрашивать его о том, как ему тут живётся. В одну эту короткую фразу Анар сумел вложить все триста лет сомнений: чужой ли он среди своих и сможет ли быть своим среди алаев там, за пределами руалских стен?
