— А с рассвета, значит, нежить напирает. Пока вроде и не особо, а против прежнего все ж таки ощутимо. Волколаки вон прям под боком логово себе устроили. Я вот слышал, ты одного-то завалил, — старичок с надеждой глянул на ведуна. — Так хорошо бы и второго туда же. А то житья от этой нежити нету.
— Сделаю, — пообещал ведун. — Вот с главным делом разберусь и сделаю.
— Интересно, — усмехнулся он, подумав. — И люди волколаков нежитью кличут, и вы туда же, хотя вроде живность лесную защищать должны бы.
— А ты нас не учи, чего мы должны, а чего нет! — угрюмо насупившись, буркнул лесовичок. — Мы волколаков потому нежитью зовем, что нежить они и есть. И к зверью лесному никакого касательства они не имеют. Зверь лесной — даже василиск али кроволюб, — тот без нужды жизнь чужую не отнимет, а только ради пропитания и заради защиты. А волколоаки оглашенные рвут все, что на пути им попадется, без разбору, будь то зверь какой, из лесного народа кто, или твой сородич. Волколак, он против жизни самой идет, потому нежить он и есть. Волколак для нас то же самое, что для вас оборотень или упырь, и защищать его нам никакого резону нет.
— Раз уж о том речь зашла, — дождавшись, пока лесовичок немного успокоится, заговорил ведун. — Не известно ли лесному народу, откуда в лес оборотень выходит?
Лесовичок ничего не ответил. Свесив голову на грудь, он замер неподвижно, как обросший мхом пенек. «Уж не уснул ли?» — подумал ведун, подождав немного. Лесовичок поднял голову и посмотрел на человека долгим пристальным взглядом.
— Может, и ведомо, да только тебе я про то не скажу. И ты на меня за то не обижайся, потому как не упрямство это и не зловолие. Не скажу я тебе потому, что не могу. У нас ведь тут худое житье не только из-за людей да нежити. Мы ведь тут последнее время вроде как не в своей воле живем…
— Это как же так? — осторожно уточнил ведун.
— А вот так! Сами понять не можем, с чего, а только озлобился лесной народ так, что порой самих оторопь берет. От людей-то, от них всегда в лесу суматоха да беспорядок, испокон веку так было, а только раньше мы-то на это по-другому глядели. А сейчас увидишь иной раз, как ребятишки малые по грибы идут, шумят почем зря, ветки ломают, мухоморы сшибают… — старичок зябко поежился. — И вдруг как накатит что-то! Тропки запутаешь, в чащу глухую на ночь глядя тех ребят заведешь, а потом слышишь, как плачут они да мамку зовут, и сам понять не можешь, зачем такое сотворил. Будто наваждение какое нашло, али под руку кто толкнул. Кикиморы-то ныне в «аукалки» с девками не играют, гонят их с болота, едва те на кромку ступят. Потому как боятся. Себя боятся: не сотворить бы чего страшного, себя не помня. Домовые уж на что с людьми бок о бок живут, а и то… Порой, говорят, ночью глухой одолевает желание нестерпимое — подкрасться да и передушить хозяев, пока те спят. Пока вроде сдерживаются, но надолго ли их хватит?
— Вот так сказочку ты мне рассказал, дедушка, — нахмурился ведун. — А с чего ж напасть такая с вами приключилась? Догадок никаких не имеете?
Лесовичок нахмурился, засопел, а потом в сердцах махнул рукой:
— Все, добрый человек! За угощение, конечно, спасибо, а разговор наш закончен. Иди, делай свое дело.
— Ну что ж, — ведун вздохнул, потом встал и поклонился лесовичку. — И на том спасибо. Дядьке вашему привет передавай от соростка его из Кривой Балки, что под Илецкой крепью. Пусть к концу лета ждет горлинку с весточкой. Что за весточка, не знаю, но сказано — важная. Здрав будь, дедушка.
— И ты не хворай, — буркнул разом растерявший все дружелюбие лесовичок.
Ведун кивнул и, не говоря больше ни слова, развернулся и пошел обратно к деревне. Лесовичок угрюмо посмотрел ему вслед, а потом вдруг вскочил на ствол и с трудом, будто преодолевая неведомую силу, выкрикнул:
— Да не задерживайся надолго в здешних краях! Добра тут не будет…
Ведун на мгновенье замедлил шаг, кивнул, не оборачиваясь и пошел дальше. Когда он скрылся за деревьями, лесовичок развернулся лицом к чаще и спросил с поклоном:
— Все ли так я сделал, Дядька?
В десяти локтях от него шевельнулся торчащий из земли обломок толстого древесного ствола в полтора человеческих роста вышиной. Покачавшись немного из стороны в сторону, ствол извлек из земли корни, которые оказались подобием толстых кривых ног. Поднявшись в полный рост, лесной Дядька отряхнул приставшую землю и, медленно переступая корявыми ногами, повернулся к лесовичку лицом. Остановив на помощнике взгляд горящих как уголья глаз, Дядька кивнул, со скрипом наклонив верхнюю часть «ствола». Разверзлась укрытая в непролазной моховой бороде щель рта, и лесовичок услышал глухой голос:
— Все правильно сделал, все так.
Лесовичок снова уселся на ствол и, свесив ножки, тяжко вздохнул.
— Так, да не так…
— Ты о чем? — поинтересовался Дядька, подходя ближе.
— Да все о том же. Может, надо было все-таки пересилить себя да сказать ему? Я, чую, смог бы, если б до конца решился. Люди, они, конечно, тоже не подарок, но по мне уж лучше они, чем те, другие…
— Опять ты за свое, — беззлобно проскрипел Дядька. — Уж сто раз тебе говорено: не нашего ума это дело. Мы и до людей жили, и после них жить должны, чтоб за лесом следить, да от напастей его оберегать. Оно, конечно, от ведунов нам отродясь ничего, кроме пользы, не выходило. Опять же и волколака он извел. — Дядька нахмурил корявые наросты бровей. — А потому мешать ему мы не будем. Но и помогать не станем, а то мало ли что… встанем мы сейчас на людскую сторону, так, может, и от нас ничего не останется.
— А так, думаешь, останется? — мрачно осведомился лесовичок.
— Останется, — уверенно заявил Дядька. — Тем, другим, до леса дела нет. У них с людьми счеты. Врать не буду, при них жилось несладко, но специально они нас не изводили — и на том спасибо. Так что уж лучше нам в сторонке оставаться, пока не станет ясно, чем дело закончится.
Дядька расправил суковатыми лапами бородищу, извлек из нее запутавшуюся шишку и отбросил в сторону.
— Оно, конечно, так, — бесцветным голосом проговорил лесовичок. — А только с людьми-то оно как-то веселее.
— Да я разве ж спорю, — уныло проскрипел Дядька. — А только кажется мне, кончается время людское, и кто выжить хочет, тому сейчас лучше держаться от них подальше.
— Что ж, неужто так все и сгинут? — недоверчиво поинтересовался лесовичок.
— Ну, почему все! Люди, они ведь страх какие живучие. Кое, кто уж наверняка сбрежется. Вот такие, как он, например, — Дядька махнул лапой вслед ушедшему ведуну. — Хотя, конечно, он-то и не то, чтобы человек. Ему-то еще неизвестно, при ком лучшее житье будет.
— Ну, это уж ты, Дядька, загнул! — возмутился лесовичок. — Никогда я не поверю, чтоб ведун…
— Да ладно, — отмахнулся замшелой лапой Дядька. — Это я так… Разве ж я сам не понимаю? А только все одно: скажи ты ему сейчас всю правду, и неизвестно еще, чем бы это для него обернулось — добром ли, али худом. Неизвестно ведь доподлинно, какая сила уста-то нам замкнула.
