И, наконец, молодые веточки всех этих лесных чужаков (чужаков, естественно, — для человека) выделяли на изломе густой темно-красный сок, которые люди с богатым воображением находили похожим на кровь.
В общем, деревья эти обладали полным набором качеств, необходимых для того, чтобы прослыть «недобрыми», в человеческом понимании этого слова. Потому не было у них, как у «добрых», знакомых деревьев, отдельных названий, и люди, не чинясь, называли их всех без разбору просто «черными». По мнению большинства, название это подходило этим растениям и по виду, и по сути.
Справедливости ради нужно было бы заметить, что, не принося человеку никакой пользы, эти странные деревья не причиняли ему ровным счетом никакого вреда. Да только кто ж будет обращать внимание на такие мелочи? Повелось же с незапамятных времен, что дерево «недоброе», значит, и причина на то быть должна! А как же? Дыма-то без огня не бывает… Вот и рассказывали страшным шепотом бортники, травознатцы да звероловы из тех, что отваживались в поисках выгодной добычи забредать далеко на восток, будто слышали они своими ушами, как глухими безлунными ночами в глухих же чащобах (в которые их непонятно как и зачем занесло!), как черные деревья переговариваются меж собой низкими, нечеловеческими голосами. Некоторым счастливцам удавалось даже разобрать отдельные слова, а то и целые куски таких разговоров (видимо, деревья говорили хоть и нечеловеческими голосами — что, в общем-то, понятно: на то они и деревья, — но по-людски; не хватало, видать, древесного ума на то, чтобы придумать собственный язык!). И выходило со слов тех «очевидцев», будто речи эти были страшны до того, что и передать невозможно, о чем толковали меж собой в лесной чащобе черные деревья. Будто бы от ужаса великого у подслушавшего разговор начисто отшибало память о его содержании.
А еще поговаривали, что если как следует рубануть по черному дереву топором — но только опять-таки в глуши и желательно без свидетелей — то закричит оно, будто раненый зверь, а может даже и веткой замахнуться. В общем, жуть да и только.
Вполне понятно, что люди относились к «черным» деревьям с подозрением и старались без крайней надобности к ним не приближаться.
Ведун, однако же, судя по всему, общих предубеждений не разделял. Попавшееся ему дерево росло у самой воды и толщиной было в обхват взрослого мужчины. Ствол его, полого изгибаясь, нависал над водой наподобие половинки недоделанного моста.
Ведун постоял немного возле дерева, прикрыв глаза и приложив ладонь к черной коре, а потом с беличьей ловкостью взбежал по стволу и сел, свесив ноги и привалившись спиной к толстому суку.
Если бы кто-то наблюдал сейчас за ведуном со стоны, то он — естественно, не поверив поначалу собственным глазам, — смог бы увидеть, как сук черного дерева сам собой немного отклонился в сторону так, чтобы ведуну удобнее было сидеть, а на лицо его падала тень от листьев.
Ведун сидел, покачивая сапогами и, сложив руки на груди, рассеянно наблюдал за игрой солнечных зайчиков на глади лениво текущей под его ногами речки.
— Нет, — через какое-то время задумчиво произнес он, со вздохом покачав головой. — Все-таки что-то здесь не то…
Наклонившись вперед, ведун свесился на рекой и всмотрелся в свое отражение.
— Что делать-то будешь? — без особой надежды на ответ поинтересовался он у своего подводного двойника. Колышимое течением отражение слегка пожало плечами.
Из глубины колеблющегося речного зеркала на ведуна смотрело худое лицо с резкими чертами и не слишком дружелюбным выражением. Неприятную картину довершали уродливые шрамы, от одного взгляда на которые у нормального человека должны были пробегать мурашки по коже. Наверняка, такое лицо никак не могло вызвать особых симпатий к его обладателю со стороны окружающих, и уж в особенности — молоденьких девушек. Ведун попробовал улыбнуться сам себе. Намного лучше от этого не стало. Вот если бы…
Речная гладь на мгновенье подернулась мелкой рябью. Черты отраженного лица смягчились, глаза потемнели, кожа, наоборот, стала светлее, по течению медленно заструились длинные светлые волосы… с зеленоватым отливом… совсем зеленые…
Ведун непроизвольно вздрогнул и тряхнул головой. Фу ты, ну ты! Только сейчас он сообразил, что из воды, из-под самой поверхности, на него смотрит русалка. Русалка тут же вынырнула и широко улыбнулась ведуну, сверкнув острыми белыми зубками. И сразу ушла обратно в глубину.
Ведун со смущенной усмешкой покачал головой:
— Поди ж ты: чуть не попался. Размечтался…
Раздался негромкий всплеск, и русалка почти без брызг вылетела из воды на добрых полсажени вверх. Ухватившись руками за ствол дерева, она легко подтянулась и уселась рядом с ведуном. Капельки воды, не задерживаясь и не оставляя следов, быстро скатывались с ее обнаженной кожи и волос. Не прошло и минуты, а русалка выглядела так, будто в этот день и не прикасалась к воде.
Ветви черного дерева снова пришли в неспешное движение, укрывая соседку ведуна тенью своей листвы от палящего солнца.
— Аллаэ-эу… — не слишком уверенно начал ведун.
— Ой! — русалка страдальчески сморщила носик. — Не ломай язык, говори уж, как привык!
Голос ее, как звон колокольчика, разнесся над поверхностью реки. Ведун окинул собеседницу одобрительным взглядом. Как и все речные русалки, она была удивительно красива: тонкие правильные черты лица, темные, глубокие как омуты глаза, пухлые губы, рассыпавшиеся по плечам длинные волосы, высокая грудь, тонкая талия, в меру округлые бедра… не портил облика русалки даже зеленоватый оттенок кожи и изумрудный отлив волос.
Ведун вздохнул. Среди русалок, в отличие от людей, откровенно некрасивых, а уж тем более страшных, не было. Во всяком случае, он таких не встречал. Наверное, так оно и должно было быть.
Хранители говорили, что люди не всегда были такими, как сейчас. Были времена, когда их далекие предки обликом своим мало отличались от горных унгулов, и так же, как и унгулы, нравами своими походили скорее на животных, чем на разумный народ. Верилось в это слабо, но раз Хранители так говорили…
По словам тех же Хранителей, народ русалов был намного древнее человеческого, так что у Природы (или Богов — это уж кто во что верил) было достаточно времени, чтобы довести их облик до совершенства. Морские русалы, правда, отличались от людей сильнее, чем речные, и многие люди красивыми их не считали. Ведун был не из их числа.
Еще говорили, что старые русалы, которые с возрастом теряли способность не то что передвигаться по земле, но даже и дышать земным воздухом, теряли к этому времени всю свою красоту и были… как бы это помягче выразиться? Страшноваты. Ведун — как и все, от кого он об этом слышал — знал эту сторону русалочьего бытия лишь понаслышке, поскольку состарившегося до такой степени русала не видел ни разу в жизни.
Нынешняя его собеседница была красива, хотя и не слишком молода даже по русалочьим меркам. Ее стройные ножки еще не сменились рыбьим хвостом, но между изящными пальцами рук уже появились нежные перепонки, а ступни успели смениться изящными плавниками.
