– Но что случилось с чудищем? – спросил белобрысый бутуз. – Чудище? Вы его убили?
Хоакин присел на корточки – как тогда, в пещере. Заглянул в требовательные глаза мальчишки.
– Да, – ответил он, – Чудища больше нет. И никогда не было.
– Значит, бояться некого?
– Некого.
Звенящие детские голоса взмыли в безоблачное небо:
– Чудища нет. Некого бояться!
– Ланселот убил зверя великого!
– Урра!!
Вот и все… Дети прыснули в разные стороны, сверкая босыми пятками. Путешественники остались одни.
– Бахамот мертв! – неслось над домами. – Мертв!
Хоакин и Лиза переглянулись.
– Это мое первое жертвоприношение, – сказала Фуоко. – И такое удачное. Знаешь, Хок. Я хочу сказать тебе одну вещь.
– И я тоже, Лиза.
– Да поцелуйтесь же вы, бестолочи! – Маггара вспорхнула над их головами. – От смерти спаслись все-таки. Инцери, не подглядывай.
Глава 7
ВСЕМИРНЫЙ БЕСПОРЯДОК ВЕЩЕЙ
Межнациональные различия на Терроксе проявляются очень ярко. Вы никогда не спутаете доннельфамца и варвара из Аларика. Тримегистиец и анатолаец могут говорить на одном языке, но вы никогда не смешаете одного с другим.
Тем не менее, когда настает время Ланселота, обитатели всех земель реагируют одинаково. Они дрожат и трепещут, сбиваясь в стаи вокруг своих зверей великих».
Мир Террокс. Путеводитель д-ра Живокамня
Вжих. Вжих. Вжи-и-их. Вжи-и-их.
Храм лениво разлегся среди кипарисов – белый и сверкающий, как рафинад. В этот утренний час пусто было на его ступенях. Только два жреца работали метлами, сгребая пыль, нанесенную упрямым анатолийским ветром.
Вжи-и-и-их. Вжи-и-и-и-их.
Иго преосвященство не любит торопыг. И монахи не спешат. Да и зачем куда-то мчаться, куда-то бежать? Ведь время остановилось. Чтобы понять это, достаточно взглянуть на солнечные часы, укрепленные на фронтоне храма.
Солнечный луч передвинулся, но тень осталась на месте. Такой же, какой она была вчера.
И позавчера.
Неделю назад.
Год.
И неважно, туман на дворе или дождь. Стрелка солнечных часов указывает почти строго вверх. Без одной минуты двенадцать. Туда, где укреплена медная табличка с надписью: «Эра Чудовищ».
Вжи-и-и-и-и-и-йх.
– Что, не нашел, о угодный богам многохвальный брат Версус? – поднял голову первый жрец.
– Нет, о брат Люций. Увы мне, увы, горемыке.
Оба продолжили свое неспешное занятие. Домели каждый до своего края лестницы и вновь пошли навстречу друг другу.
– Может быть, в нише таится он, в той, что левее от входа? – предположил первый. – Или же скрылся вкорзине с бельем пропотелым и грязным.
Он поднял глаза к небу:
– Дай нам знамение, боже. Зацепку, намек… ну хоть что-то!
– Где воплощенье твое, – подхватил единоверец, – Укрывается с прошлой субботы?
Хлопнула дверь. Из храма вышел носатый молодец ввыцветших шароварах и драной оранжевой безрукавке. Плечи его сгибались под тяжестью пыльных ковров. Следом семенил толстячок в черной тунике с золотой каймой – храмовый эконом. Верхняя губа эконома почти касалась носа, отчего казалось, что он постоянно к чему-то принюхивается.
Жрецы-подметальщики опустили глаза. Эконома они побаивались, ибо поговаривали, будто он наушничает его преосвященству о малейших нарушениях устава. Человек, которого зовут Полифемус-Пта-Уха-Гор, в Анатолае всегда будет чувствовать себя чужим. Имя Полифемус-Пта-Уха-Гор способно сломать размер любой строки. А как, не наушничая, продвигаться по иерархической лестнице, если братья-единоверцы обращаются к тебе: «Эй, добрый брате, чье-имя-ни-как-не-запомнить?»
– Ушел, о пройдоха с лицом, оскверненным пороком, – проводил его взглядом Люций. – Будут к нам боги щедры – надо быть, не вернется к вечерне.
– И как преславно то будет, мой брат, как живительно славно.
Жрецы переглянулись. Небольшое усилие – и необходимость общаться гекзаметром отброшена. Так пес сдирает с морды постылый намордник.
– Его преосвященство сегодня видел? – спросил Версус.
– Нет.
– В том-то и дело. – Жрец шмыгнул носом. – Исчез старикан.
– ?
– Надо думать, на сходку Дюжины отправился. И Катаблефаса с собою забрал…
Кусты подозрительно шевельнулись. Брат Версус, не моргнув глазом, продолжил:
– …зверя великого, в нашем живущего храме.
– Думаешь, камень тоже там?
– Без камня Катаблефас скучает. Помяни мое слово – мы зря ищем. День, другой… Его преосвященство вернется, и камень тоже. Глазом моргнуть не успеем.
Ветви орешника вновь закачались. Жрецы напустили на себя мрачный вид и взялись за метелки.
– …сохрани и верни, ну хотя бы к обеду, – забубнил брат Люций.
– …коли утратили мы, так пошли же нам дар предвиденья, – вторил ему брат Версус.
…Беспокойство жрецов вполне объяснимо.
Они ищут бога.
Священники любят искать бога. Это их основное занятие. Но тут случай особый. Жрецы поклонялись квинтэссенцию всего сущего
[3]
, иначе говоря философствующему камню. Тому самому, с которым любит вести беседы анатолайское чудище Катаблефас.
Жизнь по соседству с богами тяжела. Жрецы и священники постоянно чувствуют на себе испытующий взгляд. «А не сотворил ли ты себе кумира? – спрашивает он. – Не поклоняешься ли златому тельцу? Праведен ли?» Приходится постоянно оправдываться: не сотворил, не поклоняюсь, не грешу. Но это все окупается. В конце-то концов, мы здесь, а они там.
Другое дело – квинтэссенций. Он вездесущ. Он не имеет постоянной формы и лежит на алтарной полке. Ему плевать на других богов, потому что он знает, из чего все сделано. Жрецы, алтари, другие боги. Любимое его развлечение – притвориться нестираной тогой.
Или дохлой крысой. Или миской протухшей каши. Спрятаться и наблюдать, как жрецы ищут его.
