– А есть ты не будешь? – поинтересовался Хоакин, – Совсем?
– Я на диете.
– Зачем?
Фея пожала плечами:
– Вам, верзилам, хорошо. Вы ногами ходите. А меня, чуть поправлюсь, крылья не держат.
Пока фея диетничала, Инцери с блаженным видом зарылась в раскаленные угли. Перед Лизой появилась тарелка с блинчиками. Блюдо, похоже, делалось с расчетом, чтоб на него любовались, а не ели.
– Вам на счет праздника записать? – вновь осведомился хозяин. – Или сами заплатите?
– А в чем разница?
– На счет праздника дешевле. Но опаснее. – Трактирщик огляделся. Никто не подслушивал. – В Цирконе-то – слышали? Бахамота-батюшку… того. Сланселотили.
– Неужели?…
– Точно. Что делается-то…
Неулыбчивый господин за соседним столиком придвинулся поближе. Ладонью оттопырил ухо, чтобы лучше слышать. Трактирщик, не меняясь в лице, продолжал:
– Конечно, Розенмуллен сопереживает горю шарлатана. Но мы не такие. Либерализм – наша давняя традиция. Вот уж который день мы празднуем освобождение наших братьев-тримегистийцев. Из-под позорного гнета, значица.
– Да как же вы празднуете? – удивилась Инцери, – Ни гирлянд, ни цветов. Одеты буднично. Ведете себя как ни в чем не бывало.
Хозяин поджал губы:
– Эх, барышня! Сразу видно, что вы еще юны. Да если в открытую-то… Герцог живо в камень. – Он сделал движение, словно лепя шар из теста. – Он такой, наш Розенмуллен. Строг, но справедлив. И Базилиск у него.
Хлопнула входная дверь, и пирующие настороженно оглянулись. На лестнице стоял богач. На вид – самый что ни на есть философ доннельфамского толка: круглое лицо, усики под носом, взлохмаченная шевелюра. Неуклюж, в кости широк. Бархатный сюртук на заду топорщится.
– Эй, хозяин! – весело воскликнул он. – Кружку пива. В счет сам знаешь чего. Как говорится: свободе нравится набраться.
– Будет исполнено, господин вольнодумец.
– Постойте, – схватил его за рукав Хоакин. – Вы расскажете о вашем герцоге? Мы приезжие, нам интересно.
Трактирщик сделал умоляющее лицо. Ему очень не хотелось, чтобы его застали в обществе Хоакина.
– Если разрешите, – обратился к стрелку вновь прибывший, – я вам помогу.
– Вы хорошо знаете герцога?
– Как самого себя. Вы позволите? – Круглолицый подсел к путешественникам. Перед ним тут же появилась запотевшая кружка пива.
– Да, пожалуйста, – запоздало пискнула Лиза. – Садитесь.
– Бог мой! – Круглолицый отхлебнул из кружки. – Вам сильно повезло. Розенмуллен… Кто о нем расскажет лучше меня? Все будут врать, ловчить, изворачиваться.
– Почему, сударь?
– Почему? – Толстячок обвел помещение презрительным взглядом. – Да потому что они жалкие трусы. Приспособленцы. Хамы. Верите ли, сударыня, – обратился он к Лизе, – каждый считает себя вольнодумцем и бунтарем. А на деле… – Круглолицый сплюнул. – Эй! – громко воскликнул он. – Политика герцога безнравственна. Розенмуллен – продажный интриган. Ну?
Неулыбчивый господин за соседним столом потер ладонью ухо. Заморгал растерянно:
– Ничего не слышу. Оглох, ей-богу, оглох.
Круглолицый презрительно усмехнулся. Вскочил, расплескивая пиво, вытянул палец:
– А? Гляньте на него. Циник. Прохвост. И все такие. Все! Без исключения. Спросите трактирщика: кто не пьет в счет праздника? Не найдете таких. Все бунтуют. И у всех подхалимские рожи.
– Как вас зовут, сударь? – поинтересовался Хоакин.
– Эрик. Эрик Румпельштильцхен. Я управитель Базилисковой Камении, герцогского дворца. А ваши имена, милейшие?
Путешественники представились. Эрик доверительно наклонился к стрелку:
– Чтоб вы знали: на праздник сам же герцог денег и дал. В поддержку свободомыслия. Но эти – что они в свободе понимают-то?
Он шумно отхлебнул из кружки. Перед носом его невесть откуда взялось блюдо с мясными рулетами. Эрик схватил кусок двумя пальцами, обнюхал.
– Вы-то сами откуда будете? – спросил он, жуя.
– Путешественники мы. Странствуем для собственного развлечения.
– Странствуете? – Эрик вновь отхлебнул и вытер губы рукавом. – Не цыгане? Герцог любит, – он пощелкал пальцами, – комедиантов. Истинный покровитель искусств, новый Петроний Арбитр. Если пляшете, поете – могу похлопотать. Не пожалеете.
Он обвел зал повелительным взглядом:
– Всех касается. Слышали? Молчим?
Бюргеры притихли. Никто не рисковал поднять глаза от тарелки, чтобы не встретиться взглядом с Румпельштильцхеном.
– Вот, – горько усмехнулся он, – все их хваленое вольнодумство. – Он доверительно придвинулся к Хоакину: – А я не боюсь показаться рутинером. Среди моих предков был бургомистр. Помните легенду? Ланселот, перводракон… И бургомистр, само собой разумеется. Так вот, он – тот самый. И я этим родством горжусь. За то меня герцог и ценит.
– Правда? – Стрелок вытащил из-за пазухи письмо. – Очень кстати. Узнаете печать? А подпись?
– Шарлатан. – Управитель потянулся к письму. – Пишет герцогу Розенмуллену. Вы позволите прочесть?
– Я обещал его магичеству передать из рук в руки.
– А, ну хорошо. – Эрик убрал руки. – Посмотрим, как вы попадете к герцогу без моей помощи.
Он покачался на стуле, заложив руки за голову:
– Хозяин! Еще кружечку. Свобода, как говорится, равенство набраться.
Число пустых кружек на столе росло. Выражение Эрнкова лица становилось все более скучающим.
– Хоть бы подрались, – пробормотал он. – Шваль людишки… – Он огляделся, намечая жертву: – Вот ты. – ткнул пальцем. – Да, ты, с бантом. Тебе говорю!
Господинчик с крысиным лицом заозирался:
– Я?
– Ты, ты. Думаешь, бант нацепил, так и все? Бунтарь? Я вашу породу сучью знаю. Давно раскусил. Поди сюда.
Человек с бантом растерянно хихикнул и засеменил к управителю.
– Ты кто? Поэт? Поэт, не отпирайся, наслышан. Читай стихи. Революционные. Ну?
Бедняга побледнел.
– Я… я не умею, господин Румпельштильцхен!… Я – поэт, да. Но какой поэт? Лирический. Спросите – каждый подтвердит.
Он обвел посетителей умоляющим взглядом. Молчание было ему ответом. Казалось, даже столы попытались отодвинуться от него.
– Значит, не поэт?
– Нет.
– Не поэт…
– Но я могу попробовать.
– Уж попробуй. – Румпельштильцхен развязно похлопал его по животу. – Уважь ценителя. Попытка не пытка.
