С сосредоточенным видом Истессо рассматривал дюжинцев. Обнимающегося с Изабеллой Махмуда, короля Лира и его преосвященство, сидящих за шахматной доской. Шарлатана.
– Ну-ка, ну-ка, – забормотал стрелок, придвигаясь поближе. В носу засвербело. – Можно поближе? И вот эту тоже, с шарлатаном Бизоатоном.
– Пожалуйста, смотри на здоровье. Знакомого кого увидел?
Создатель вытащил из альбома карточки, положил перед Истессо. Взгляд Хоакина перебегал с одной фотографии да другую.
– Вот здесь только что была комета. Тут, – палец стрелка указал на первую фотографию, – она есть, а тут – нету.
– Да, да. Я уж думал, засветил карточку.
– А вот здесь она снова появилась, – благоговейно прошептал Хоакин. – Видишь, Господи? У его магичества Бизоатона в руке.
Они переглянулись.
– Жемчужина.
– Жемчужина, – подтвердил Хоакин, морща нос. Зуд становился нестерпимым.
– И передал ее шарлатану верховный жрец. Вон, гляди, руку тянет… Эй, эй! Ты что?
Сдерживаться не было мочи. Хоакин обеими руками зажал себе нос, но было поздно.
– Апчхи!
Жемчужный коридор закружился перед глазами, распадаясь на туманные пряди, Пряди свились радужным водоворотом, выталкивая Истессо в реальный мир – полный жизни и радости, чудесных приключений.
Промелькнула дверь в лабораторию. Из-за нее доносился перестук косточек-монад, и приятный тенорок напевал:
Ах, демиургия, плевое дело.
И мне уж порядком оно надоело:
Миры сотворяю из рома и вин,
Из хлеба, селедки и спелых маслин.
Создатель действительно обладал великолепным музыкальным слухом.
Глава 11
СЕРТИФИКАТ ЧЕСТНОГО ЧЕЛОВЕКА
Утреннее солнце заглянуло в окно отшельничьей хижины. Робко коснулось висящего на стене гобелена. Вытканный на полотне единорог фыркнул и стукнул копытом. От этого звука проснулся Истессо.
В жизни разбойничьего капитана ничего и не изменилось. В Терекоке тоже нашлась хижина, а уж Маггара постаралась, чтобы она оказалась неотличима от своей деревудской предшественницы. Лиза и Инцери помогали как умели.
Салфеточки, пледы на лежанке, горка разномастных полушек.
И гобелены.
Стрелок лежал на спине, рассматривая закопченный потолок. Лиза посапывала рядом, уткнувшись носом в плечо разбойника. Медленно – очень медленно – Хоакин протянул руку и взял лежащую на столе книгу в черной обложке. Одной рукой листать было неудобно, но вторую руку нельзя было высвободить без того, чтобы не потревожить спящую девушку.
«Календарь гостей Деревуда на август».
Сегодня должна появиться компания веселых монахов. Странно, что прогноза на завтра нет. Быть может, завтра спокойный день?… Вряд ли. В лесной жизни не бывает спокойных дней.
В квадратике, посвященном сегодняшнему дню, оставалось пустое место. Вдруг прямо на глазах там расплылись строчки.
«Доннельфам. Состязание лучников. Посетить обязательно»
Последнее предложение было подчеркнуто двумя жирными линиями. Хоакин вздохнул.
Выбираться из теплой постели не хотелось. К сожалению, стрелок до сих пор не знал, что творится в городе. Что планирует разгневанный герцог, что собирается предпринять его преосвященство. Каковы настроения среди обывателей. Лес лесом, но стрелки же не на необитаемом острове живут. О планах врага лучше узнавать из первых рук. А спорить с черной книгой – себе дороже.
Хоакин выскользнул из-под одеяла. Фуоко спросонья поймала его руку и прижала к груди.
– Возвращайся к обеду, – прошептала она, не открывая глаз. – Я черники наберу. Любишь чернику с молоком?
– Очень.
– Пока, любимый! Долго не ходи.
– Чудесных снов, милая.
Он поцеловал Лизу, оделся и вышел. Тальберт уже ждал на опушке.
– Меч не берешь? – спросил он вместо приветствия. – А то смотри…
– Шпаги хватит. Я же не зверей убивать отправляюсь.
Ойлен кивнул.
– Глинни Ус сказал, что будет охранять лагерь. У него появилась новая задумка – с зеркалами и сигнальными веревками.
– Ерунда, – отрезал Хоакин. – Деревудские умники все время возились с зеркалами. Старо как мир и совершенно бесполезно. Ну что, идем?…
– Идем.
На всем протяжении пути в Доннельфам они молчали. Несмотря на репутацию шута, Ойлен последние дни бывал очень мрачен. Сам он объяснял это особым видом ревматизма, обостряющегося, когда приходится сидеть на месте. Хоакину тоже разговаривать не хотелось. Все мысли занимали последние записи в черной книге.
Комета. Медовая жемчужина.
Жемчужину на ладони шарлатана он отлично помнил. Помнил, как та разлетелась в пыль, когда Бизоатон навел заклятие неизменности.
Мертвые не лгут. Шарлатан утверждает, что все заклятия свои развоплотил в момент смерти. А что это значит? Что Хоакина зачаровал кто-то другой.
Фортиссимо лишь доставил проклятую жемчужину по месту назначения.
Все улики указывают на его преосвященство. Он передал Бизоатону заколдованную жемчужину. Превратил Хоакина в вечного капитана стрелков. Что ж… Жрец в Доннельфаме. Его не надо искать и преследовать, чтобы узнать тайну. Он здесь.
Интересно, если он погибнет – его заклинания развеются? Или у жрецов это происходит как-то иначе? Скажем, заклинания творятся волею бога, которому служит жрец. Тогда от его преосвященства ничего не зависит. Придется искать божество, выяснять, кому на самом деле посвящены террокские храмы.
Понемногу мысли Хоакина сбились на вчерашний разговор с Ойленом. Тут тоже было над чем поразмыслить.
Действительно, у вольных стрелков нет цели. Жизнь их бессмысленна и пуста. «Отнять у богатых и раздать бедным» – разве в этом смысл существования? Да и может ли справедливость выражаться обычной дележкой?
Кукольные домики Доннельфама вынырнули из-за пригорка неожиданно. Красные черепичные крыши, золотые петушки и запутанные ажурные флюгера над башнями. А над ними – празднично синее небо с завитушками облаков. Мостовая будто вымыта с яичным мылом. И повсюду – доннельфамские флаги, цветастые фонарики, гирлянды из хвои с розовыми огоньками петуний.
– Гляди. – Ойлен тронул Хоакина за локоть. – Процессия. К чему бы это?
– Может, праздник у них какой, – Хоакин вынырнул из тягостных размышлений. – Не зря же они ярмарку устраивают.
– Рожи у святых братьев – одна другой краше. Словно выставка грехов смертных. И смотрят так, будто запором мучаются.
– Ты злой, Ойлен. И как только тебя в шутах терпят? Вон, смотри: тот, с драконьей хоругвью, – вполне веселый малый. Только нос сломан.
