— Хочешь взглянуть, какова была собой моя матушка? Там стоит ее статуя. Говорят, очень похожа.
— Конечно, взгляну с удовольствием.
К статуям я относился сносно. А уж мимо дракона, пусть даже окаменевшего, и вообще пройти было нельзя.
Мой неожиданный энтузиазм вроде бы обрадовал Эйбера. Мы шли вперед, и он все поглядывал за заборчик, в тот травяной газон, где сновали камни. Большие и маленькие булыжники и валуны исполняли замысловатый танец. Эйберу, похоже, их передвижения доставляли искреннее удовольствие. Так сокольник любуется своими птицами, а охотник хвастается гончими. А собственно, почему бы и нет? В Джунипере ему приходилось торчать в замке, напичканном подсиживающими друг дружку братьями и сестрицами, и терпеть папашу — параноика и пьяницу. Там таинственный враг систематически убивал членов семейства по одному, а последняя выходка неприятеля закончилась жестокой осадой, целью которой было поголовное истребление всего нашего рода. А здесь — по крайней мере сейчас — нам вроде бы ничто не угрожало. Эйбер мог расслабиться и быть самим собой.
— Эй! Погляди-ка! — Брат вдруг резко остановился и указал на два горбатых камня, которые кружили друг перед другом в самой середине загона, будто волки. — Они сейчас подерутся!
— Подерутся? — Я тоже остановился и придирчиво посмотрел на камни. — Откуда ты знаешь?
— По опыту! Смотри!
Я вздохнул, встал рядом с Эйбером и облокотился о забор. Два валуна скользили, перекатывались и кружили в странном танце. Они то разлетались в разные стороны, то вдруг мчались навстречу друг другу быстрее, чем бежал бы человек. Удары сопровождались оглушительным стуком, во все стороны сыпались мелкие каменные осколки. Но вот камни разъехались в стороны после очередного столкновения, и я заметил, что у более крупного из двух в самой середине чернеет трещина. Камень раскололся надвое, и его половинки разбежались в стороны.
Эйбер разочарованно простонал.
— Обычно они так сильно не стукаются, — объяснил он. — Один из двух пятится.
— Выглядят они устрашающе, — признался я.
— Да нет. Надо просто осторожность соблюдать. На них даже покататься можно, если есть желание. Довольно весело.
Я покачал головой. Каким бы странным ни показался мне дом, но все, что я видел внутри него, выглядело вполне нормальным в сравнении с тем, что его окружало. Меня вдруг охватила глубочайшая тоска. Мне захотелось оказаться в Илериуме или в Джунипере, где я знал правила игры и где на меня из-за угла не обрушилось бы ничего фантастического.
Вверху сверкнула голубая молния. Она была довольно яркая и потому привлекла мое внимание. В следующее мгновение небо рассекли языки ослепительного голубого света, и где-то совсем близко прогрохотал гром.
— Гроза? — спросил я.
Эйбер растерялся и посмотрел на небо.
— Не знаю. Раньше я ничего подобного не видел.
— Может, нам лучше уйти в дом? — предложил я. С драконом можно было подождать. Раз уж он окаменелый, значит, никуда не убежит. Кроме того, я хорошо помнил, как на нас напали в Джунипере. Все началось с грозы. Враги нацелили молнии на нас, разрушили с их помощью верхние этажи замка и погубили десятки людей.
— Да, пожалуй, — согласился Эйбер, развернулся и зашагал в сторону внутреннего дворика. Я поспешил за ним.
И тут молния сорвалась с неба и воткнулась в землю в двадцати футах впереди нас. Я заслонил лицо руками, но все же немного песка попало мне в глаза.
— Беги! — крикнул Эйбер. Я обернулся и увидел, что брат распростерт на земле. Его сбило ударом молнии. — На нас напали! Нужно скорее в дом!
Я бросился к нему.
— Напали? Здесь?!
— Да! Беги, спасайся!
— Без тебя — ни за что.
Я рывком поднял брата на ноги, и мы вместе со всех ног припустили к дому.
Сверкали и сверкали молнии. Зловеще рычал гром. Один из огненных зигзагов нацелился на нас, но угодил в загон для камней и расщепил деревянный заборчик. Камни словно бы заметили лазейку и потянулись к образовавшейся прорехе.
Мы дружно промчались мимо заборчика и побежали вокруг дома. Уже была видна входная дверь.
Я пропустил Эйбера вперед и вильнул в сторону. Чутье и военный опыт подсказывали мне, что нужно увеличить расстояние между нами и маневрировать неожиданно. Тогда тому, кто швырялся в нас молниями, стало бы труднее заполучить нас обоих. А если бы мерзавцу повезло с метким выстрелом, то пусть уж лучше погибнет только один из нас двоих.
Не успел я пробежать и полдюжины шагов, как сверкнула голубая молния. Она двигалась так быстро, что опередить ее было невозможно. Послышался треск электрических разрядов, и меня будто бы молотом по макушке треснули. Голубое сияние окружило меня, прожгло мою кожу насквозь, ослепило меня. Я пошатнулся. Все вокруг стало жутким и далеким.
А потом я судорожно вдохнул — и почувствовал, как пламя змеей вползло мне в грудь и свернулось там кольцами.
ГЛАВА 14
Боль… ничего, кроме боли… боль, обернутая в еще большую боль…
Я думал, легкие у меня взорвутся. Я не мог ни дышать, ни двигаться, ни мыслить. Я пробовал кричать, но с губ не срывалось ни звука.
…пламя истязало меня, вгрызалось в мою плоть…
Я видел, как начал оглядываться Эйбер. Да-да, именно «начал оглядываться», и делал он это чрезвычайно медленно. Казалось, он вообще не движется.
О боги, какая боль!.. пусть она прекратится!..
Губы Эйбера разжались. Похоже, он мне что-то кричал, но мой слух был наполнен трескучими раскатами грома, и я не слышал ни слова.
Руки… голова… глаза…
Все вокруг светилось, испускало искристый голубой свет, излучаемый мной. Тени, резкие и черные, залегли мрачными перстами во все стороны. Все наполнилось ощущением неотвратимой обреченности.
Боль!..
У меня начало темнеть перед глазами. Нет, я не мог умереть здесь. Только не сейчас… Это было несправедливо… Я был еще жив…
Мрак.
Я медленно приходил в себя. Все вокруг притихло. Я чувствовал, что куда-то переместился и смотрю на себя словно бы издалека, но все равно, в какую бы сторону я ни смотрел, все вокруг было бело. Отделенный от собственного тела, наблюдатель, видящий мир чужими глазами, я вглядывался в эту белизну и искал в ней ответа.
Но даже если моя жизнь была всего лишь пылинкой на шахматной доске величиной с мироздание, мои мысли оставались ясными и четкими. Я помнил о молнии. Я помнил о боли, хотя она ушла. Призрачное спокойствие, не похожее ни на что из того, что мне доводилось испытывать раньше, нисходило на меня.
Безмолвие нарушил хохот — пронзительный и мелодичный.
