Сердце мое захолодело, и я ощутил укол безотчетного страха. Мне отчаянно захотелось убраться отсюда куда-нибудь подальше.
— Садись! — повелительно повторил Дворкин.
— Что-то мне это не нравится, — осторожно произнес я, попятившись. — Вообще вся эта идея.
— Чепуха, мальчик мой. — Дворкин ухватил меня за руку и резко дернул. И я уселся в кресло, почти что машинально. — Все твоя братья и сестры — да и я сам — прошли через эту процедуру. Она необходима.
Он отступил на шаг, вскинул жезл и направил его на меня. Я невольно дернулся, ожидая слепящей вспышки или испепеляющего луча света, но ничего не произошло… по крайней мере, казалось, будто ничего не произошло. Ни звука, ни взблеска, ни рокота грома. Слышалось лишь клокотание котлов в камине.
Я поймал себя на том, что сижу, затаив дыхание, и резко выдохнул. Очевидно, я беспокоился зря. Металлический жезл то ли не работал, то ли воздействие его вовсе не ощущалось. Я расслабился.
— Сейчас, еще минутку, — сказал Дворкин.
— А что эта штука делает? — поинтересовался я.
— Настраивается на силы, содержащиеся в тебе, — отозвался Дворкин. — Не двигайся. И не вставай пока.
Он несколько раз взмахнул жезлом, и внезапно окружавший меня агрегат ожил, загудел, забулькал и заскрипел. Я едва не подскочил, как ужаленный, с трудом сдержался и присмотрелся повнимательнее к загадочному сооружению. Колесики и шестеренки принялись вращаться, и на поверхности их заплясали голубые искры. Агрегат загудел, словно чайник, собравшийся закипеть.
Дворкин шагнул вперед и вставил серебряный жезл в отверстие в центре агрегата, и в тот же самый миг я ощутил странное давление в затылке, наподобие того, которое предшествует появлению головной боли, — но все же не в точности такое. И внезапно на меня обрушился калейдоскоп картинок, словно вся жизнь пронеслась перед глазами: детские годы с матерью, взросление, занятия с Дворкином, служба королю Эльнару… Я успел заметить Хельду и десяток других женщин, которых я любил до нее.
Картины шли не по порядку, а вперемешку. Они мелькали все быстрее и быстрее, а гудение машины перешло в оглушительный свист, терзающий душу.
Города и деревушки… сражения и изматывающие походы… празднества, светские и религиозные… мой седьмой день рождения и подаренный Дворкином меч… схватка с адскими тварями… детские игры на улице… лица давно позабытых людей…
В воздухе передо мною начал медленно проступать узор: изящные изгибы и повороты, петли и повторы — извилистые очертания, словно пришедшие из какого-то моего позабытого сна. Вокруг меня плавали голубые искорки. Все это заслонило от меня Дворкина, и я видел теперь лишь его силуэт. Дворкин вскинул руки, словно собираясь провести по возникшему узору пальцем. Когда он коснулся узора, тот налился рубиновым сиянием.
На меня накатилась новая волна воспоминаний: все новые и новые лица, сражения, давние события… Они чередовались все стремительнее и в конце концов слились и превратились в какую-то неясную, размытую картину, а свист перешел в невообразимый визг — казалось, что от него мой череп вот-вот расколется. Глаза мои жгло огнем, а по коже бежали мурашки. Я попытался вскочить, вырваться из хватки машины, но не смог даже пошевелиться. Я открыл было рот — попросить Дворкина, чтобы он прекратил, — но с губ сорвался лишь крик боли.
Машина убивала меня.
Я попытался изгнать ее из своего сознания, но она лишь загудела еще громче. С силой зажмурившись, я почувствовал, как рвутся в клочья мои мысли, как улетучиваются воспоминания. И вот я уже просто не могу думать, потому что исчезло все, и осталась лишь боль… боль… боль…
Я хватал воздух ртом, словно рыба, выброшенная на берег, пытался вздохнуть…
Тьма обрушилась на меня, словно камень.
ГЛАВА 9
Я спал.
Я летел… парил… плыл…
Я видел змееголовых чудищ и постоянно изменяющийся калейдоскоп миров…
Илериум в рабстве у адских тварей.
Владения Хаоса, в точности такие же, как на карте у Фреды: воздух пульсирует от жутковатых, сверхъестественных разрядов молний, а вокруг меня здания, движущиеся, словно живые существа, и изгибающиеся совершенно немыслимым образом…
Миры, заполненные огромными пустынями, бескрайними океанами и девственными лесами, где еще не ступала нога человека…
«Ко мне…»
Пустыни и болота…
Города, на улицах — снующие, словно муравьи, люди…
Изъеденные ветром скалы, безводные и безжизненные…
«Придите ко мне…»
У меня мороз пробежал по коже, а изнутри в ответ ему поднялась волна ненависти и отвращения. Этот голос… Я уже слышал его!
«Придите ко мне, сыновья Дворкина…»
Вдруг меня против воли повлекло вперед, словно мотылька к огню. Я летел сквозь непроглядную тьму, сквозь бескрайний холод и темные просторы, к миру, переливающемуся странными цветами. Вокруг во множестве кружили узоры, странные силуэты и фигуры, плывущие по воздуху, подобно снежным хлопьям, узоры внутри узоров, а в них — снова узоры. Видение прояснилось, потом снова затуманилось.
Медленно повернувшись, я обнаружил башню, построенную из черепов. И меня пронзило мрачное ощущение узнавания. Я уже бывал здесь — когда-то давно.
«Придите ко мне, сыновья Дворкина…»
Я не мог сопротивляться этому зову и проплыл, словно призрак, сквозь стену башни. Внутри вдоль стен шла винтовая лестница из костей. Вверху она уходила в непроглядную тьму, а внизу погружалась в густую, пульсирующую красную пелену.
Я поплыл вниз. Пелена обернулась мерцанием факелов. В их свете передо мной предстала знакомая жуткая сцена: огромный каменный алтарь, а вокруг — стража в доспехах. А на алтаре — скованный, истекающий кровью человек…
Тэйн!
Хотя лицо его было изможденным, посеревшим и хотя он выглядел сейчас лет на десять старше, я все-таки узнал брата — по портрету на карте Фреды. Через левую щеку у него, как и говорил Эйбер, тянулся шрам, памятка о дуэли. И у него было лицо Дворкина… сейчас он походил на отца куда больше, чем на том портрете.
Он лежал, распластанный на каменной глыбе, весь в крови. Но он был жив. Я видел, что грудь его вздымается и опускается.
Тэйн был скован по рукам и ногам тяжелыми цепями, а на его теле и лице виднелось множество — десятки — ножевых ран. Некоторые он получил несколько дней, если не несколько недель назад, но были и свежие. Очевидно, враги хотели, чтобы он прожил подольше. При всей своей болезненности ни одна из этих ран не была особенно опасной для жизни. По крайней мере, если они не воспалятся и не начнется заражение крови.
Из свежих ран все еще текла кровь, но вместо того, чтобы падать на пол, алые капли поднимались наверх и лениво плавали в воздухе. Они постепенно делались плоскими, а потом превращались в крохотные оконца в иные миры — я видел это собственными глазами.
