— Кто-нибудь наверху с радостью позволит двум крепким парням взмотыжить свой сад, а сам тем временем посидит там, где посуше и состряпает обед, достаточно большой, чтобы с ними поделиться, — говорил бродяга Кейде.
Или одному крепкому парню вместе с узкоплечим оборванцем, у которого под кожей четко видны ребра. Нет, это несправедливо.
Кейда видел, что его собеседник всей душой жаждет поработать. И лишь его щуплое сложение не внушало ни малейшего доверия.
— Женщина вон там, — незнакомец кивнул на один из ближних домов, где на привязи пес с тяжелыми челюстями раскинулся дугой под сенью воротец, поставленных в основательной изгороди из когтятника. — Она мне дала мяса за то, что несколько дней назад я чистил ее курятник. — Безобразный зверь навострил уши, покосившись на подозрительную парочку.
— Я не видел никого из людей Шеков, хотя бы собирающих топливо, с тех пор, как я здесь. — Кейда поразился, что высказал вслух эту горькую мысль. — Путники делают за них почти все.
Пребывание на борту галеры приучило тебя распускать язык больше, чем ты рассчитывал, и заходить далеко за пределы благоразумия.
— И что из того? — Бродяга начал терять терпение. — Ты хочешь поесть сегодня или нет?
Кейда заметил, что его собеседник — не единственный из бродяг, кого завидки берут насчет крова и пищи, доставшихся этим блаженным островитянам. Несомненно, потому-то острые частоколы или колючие живые изгороди и окружали каждый дом, и большинство ворот охраняли псы крупнее любых, каких Кейда когда-либо видел у себя на юге.
Старейшина крупной деревни у нас счел бы себя счастливцем, если бы получил хотя бы самого мелкого из таких псов как награду от своего господина. А вождь счел бы себя великодушным, если бы наделил таким даром самого отличившегося воина. Здесь они сторожат курятники.
— Если тебе нет дела… — Бродяга поднялся, неловко отряхивая влажный песок, налипший на его тощий зад.
— Мне есть дело. Мне нужна еда. — Кейда бросил последний взгляд на отдаленный двор Шека Кула.
Если я не могу попасть внутрь этих стен, чтобы узнать, как Шек Кул одолел злокозненную волшбу, привлеченную его бывшей первой женой, кто знает — а вдруг кто-то снаружи владеет какими-то полезными сведениями.
— Кстати, я Шеп. — Бродяга пошел впереди него вверх по склону к домику, на который указывал прежде. Пес в воротах медленно поднялся на могучие лапы, рыжий загривок ощетинился, отвислые черные губы сморщились, обнажив жуткие желтоватые зубы.
— Кадирн. — Кейда остановился, сложил руки и пристально посмотрел в глаза собаке.
Власть, но не вызов, помни, чему тебя учил Дэйш Рейк.
Пес не попятился, но и не залаял, явно не спеша принять решение.
— Добрый день этому дому! — крикнул Шеп, наблюдая за здоровенной псиной с известным беспокойством. На широком крыльце появилась женщина, остерегаясь капель, срывающихся порой с пальмовой кровли над ее головой.
— Что вам нужно?
— Мы просто хотели спросить, не можем ли сегодня быть чем-то полезными за любую еду, которой тебе для нас не жаль, — смиренно произнес Шеп и поспешно отступил, ибо пес сделал шаг в их сторону.
— Подождите. — Посовещавшись с кем-то внутри дома, женщина появилась вновь. — Можете прополоть участок рекала. — И мотнула головой в сторону изящных бороздок, где уже показались стебельки с бледными листьями. — Вы хоть умеете отличать рекал от сорняков? — сурово спросила она.
— Умеем, — уверил ее Шеп с угодливой восторженностью.
— Тогда входите туда, где вам рады. — Женщина спустилась с крыльца и отворила ворота, бедром отпихнув в сторону собаку. Как и большинство шекских островитянок, она была выше и отличалась более длинными ногами, чем женщины с юга. Шеп старался, чтобы Кейда находился между ним и собакой, к явному удовольствию женщины. Как только они очутились во дворе, женщина поймала животное за цепь и повела его туда же, внутрь, после чего накрепко заперла ворота.
— Оставьте ваши пожитки рядом с псом. Он будет их стеречь.
— Спасибо. — Шеп вручил Кейде безликий сверток плотной ткани, крепко перевязанный темной, изобилующей узлами веревкой. Кейда поставил обе скатки у воротного столба.
— Хороший мальчик, — ласково сказал он псу, любознательно склонившему набок голову с ушами торчком. Поняв, что женщина глядит на него с нетерпением, он последовал за Шепом.
Рекал. Зубчатые листья, темно-зеленый цвет, красноватые прожилки с нижней стороны. Повар Джанне подает одни корни, и лишь когда чувствует, что их огненный цвет украсит блюдо, считая, что вкус у них так себе.
— Ты начни с того конца, а я с этого, — Шеп уже сел на колени на окаймленном камнем овощном участке и начал выдергивать из влажной земли проросшие там да сям зеленые стебельки.
Кейда устроился на корточках на дальнем конце гряд, с любопытством изучая двух- и трехлистные побеги. Он тщательно разделил их указательным пальцем.
Ползучий огонек, неизбежно. Красное копье, хорошо для крови, и особенно для женских недомоганий. Аспи, листья помогают против червей, маслом из корня можно превосходно промывать раны.
Шеп встревожено поглядел на него со своей борозды.
— Рекал — единственное, у чего здесь зубчатые листочки.
— Тут есть кое-какие целебные растения. — И Кейда поглядел на него. — Их бы посадить где-то в другом месте.
— Она ничего об этом не говорила. — Шеп уже сжимал в кулаке горсть зелени с белыми усиками. — Оставляй рекал и выдирай все остальное, и, смотри, с корнями.
— Очень хорошо, — с неохотой уступил ему Кейда.
— Если мы не выполним работу как следует, то не поедим, — мрачно предупредил Шеп.
— Сорняки бросите в куриный загон. — Кейда оглянулся и увидел, что женщина вынесла из дому рамку с вышиванием, табурет и корзину с яркими цветными мотками шелка. Он наблюдал, как ее игла носится вверх-вниз над белым хлопком, пока она не поглядела, что он делает, и не нахмурилась, увидев, как мало он успел.
Конечно, владение Шек славится своими вышивками.
Кейда поспешно склонился над узкой бороздой и погрузил пальцы в мягкую влажную землю, меж тем как женщина обменялась несколькими пренебрежительными замечаниями с кем-то невидимым в доме. Вскоре у Кейды заныла спина, глаза его утомились от поиска ничтожных различий между одним ростком с острыми зубцами по краю листа и другими, скопившимися вокруг. Бедра немели, когда он нагибался и тащился вдоль ряда, стараясь не раздавить хрупкие листочки, оставленные позади. Вставая, чтобы добавить свои жалкие пригоршни к куче увядающей травы, он испытывал мало облегчения, да еще и голод всякий раз скручивал его внутренности. Рубаха стала липкой, сырые штаны натирали, а свежий пот неприятно напоминал о том, как сам он грубо пахнет.
Если уж выбирать, я бы предпочел работу гребца труду огородника.
