Впрочем, изредка, глядя из окна на озеро Титикурамба и видя за озером зловещие башни Чуриха, Эфраим мечтал, как однажды, могучий и победоносный, во всеоружии магии, он завоюет гнездо ужасных некротов и превратит его в истинную колыбель Высокой Науки, творящей чудеса во имя жизни на земле.
У судьбы есть чувство юмора.
Сбегая по лестнице Цитадели, прыгая через ступеньку и еле удерживаясь от страстного желания съехать вниз по перилам, – что, конечно, недостойно взрослого человека! – Эфраим размышлял о тайне. О тайне сокровенной, ответственной и, вне сомнений, исключительной. Пожалуй, у каждого в столь важном возрасте есть тайна. Он догадывался об этом, но ни капельки не огорчался. Далеко не каждый владеет секретами сильных мира сего, совсем не каждого приветствует милостивым подзатыльником его высочество, пятый герцог д'Эстремьер, – и уж точно не каждому ласково улыбается Хендрик Високосный, чей взлёт родил сплетен больше, нежели подвиги Нихона Седовласца.
Тайна пряталась за частоколом сплетен, лукаво подмигивая глупцам в щель.
Кроме тайны, Эфраима очень заботили капризы Янци, внучки поварихи Тильды. Доведись ему сравнивать владение тайной с Янциной симпатией, выбирая, и будущий гроссмейстер затруднился бы отдать предпочтение чему-то одному. Поведать тайну поварихиной дочке означало снискать расположение пышечки-душечки, как звал девицу папа Бруно, посмеиваясь над увлечением сына. Папа знал толк в пышечках; знание прелестного предмета в семье Клофелингов было наследственным, как духовиденье. В тринадцать лет такой куш, как Янця, выглядит очень заманчиво. Но ублажить предмет воздыханий можно и более простым способом – например, подарив цепочку с золотым хомолюпусом. А тайна, раскрытая единожды, мигом теряет ценность, как скромная девица – невинность.
Сын Бруно был рассудителен не по годам.
Увлечен размышлениями и разогнавшись сверх меры, он налетел в дверях, ведущих во двор замка, на расфуфыренного, будто павлин, коротышку – этот дворянин вчера прискакал на рассвете по личному приглашению герцога. Несмотря на малый рост, гость крепко стоял на ногах. Юному волшебнику показалось, что он врезался в стену крепости. Вдобавок Эфраим разбил нижнюю губу о твердый, глянцево блестящий лоб гостя. Губа напухла, грозя в скором времени стать поджаристой оладьей.
– Извините, сударь, – с трудом выговорил Эфраим.
– Извините, ваша светлость, – строго поправил коротышка, но на самом дне его льдистых, блекло-голубых глазок пряталась незлая усмешка.
– Извините, ваша светлость, – послушно согласился Эфраим.
Он вспомнил имя и титул дворянина: папа говорил с Карлом Беркадором, советником его высочества, о приезде Огюста, барона фон Шмуца, человека сурового, с принципами, но верного и щепетильного. Еще папа говорил, что для герцога очень правильно заручиться содействием барона в нынешнем щекотливом деле. Про само дело Эфраим ничего не узнал, потому что был изгнан из отцовских покоев. Тоже мне, заговорщики! Нас хоть огнем пытай, хоть допросными чарами, мы никому ни слова, ни словечка…
– Скажи женщинам, пусть намажут тебе губу конопляным маслом, – добавил барон, человек суровый и с принципами, прежде чем уступить дорогу.
Кивнув и сразу забыв о женщинах с их маслом, Эфраим стрелой вылетел во двор.
Солнце, ласковое солнце начала осени, набирало в пригоршню золотой воды и брызгало на замок. Солнце по-матерински любило Орден Зари, лаская его средоточие всеми доступными способами. Казалось, еще немного, и замок прогнет спинку, замурлыкав, словно котенок. Цитадель не была крепостью в прямом смысле этого слова: вряд ли бы здесь удалось выдержать правильную осаду или штурм. Губерт Внезапный приказал возвести подарок, игрушку, шкатулку, где можно с удовольствием проводить досуг в приятной компании или заниматься учеными изысканиями – но при этом внешний вид замка должен ясно говорить о рыцарстве, благородстве и возвышенных идеалах. Странные, расплывчатые указания приводили строителей в бешенство, но возражать или спорить с Внезапным никто не рискнул. Возвели, как велено, и получилось хорошо.
На взгляд Эфраима, куда лучше, чем скучная неприступность родового замка д'Эстремьеров.
Тринадцатилетний юбиляр завертел головой, осматриваясь. За его спиной, в дверях, вбитым в порог гвоздем торчал барон Огюст, как если бы забыл, куда собирался идти. Дальше, у колодца, увлеченно жестикулируя, герцог Губерт о чем-то беседовал с духовником Бруно и полной, некрасивой дамой, одетой в наряд сивиллы, расшитый звездами и листьями лавра. Даму звали Эсфирь Кольраун, и была она чрезвычайно, до неприличия молода: чуть старше двадцати лет. Приехала дама в карете, два дня назад. Это папа дал его высочеству совет – обратиться к хусской сивилле. Несмотря на молодость, сказал папа, Фира обладает исключительным талантом ясновиденья, и никто лучше ее не составит гороскоп на младенца. Кроме того, Фира умеет хранить секреты. «В нашей ситуации…» – сказал папа, замолчал, протянул длинную руку, ухватился за оттопыренное ухо сына и извлек наследника из-за шторы.
Так что, кроме имени, Эфраим ничего не узнал ни про сивиллу, ни про нашу ситуацию. Верней, это папа думал, что сын ничего не узнал. А у сына имелась тайна, и тайна много чего могла подсказать.
Не только молоденькие сивиллы умеют хранить секреты.
Мы тоже не пальцем деланы.
Никого из рыцарей Ордена во дворе не наблюдалось. Турнир, когда двуцветные бойцы спешили преломить копья во славу идеалов, и тем самым заложить очередной камень в невидимый фундамент мироздания, завершился в конце лета; следующий будет весной. Насчет рыцарей мнение Эфраима раздваивалось и колебалось, как человек, встретивший доппельгангера. Присутствуя при беседах магистра Хендрика с папой и его высочеством, он искренне полагал рыцарей нелепыми дурачками, неспособными оценить тонкость чародейной мысли, зато мастерами превращать любое открытие Высокой Науки в посмешище. Но во время турниров, когда всадники сшибались друг с другом, герольды выкрикивали имена победителей, славя поочередно Зарю Утреннюю или Вечернюю, а ряды бойцов в черно-белых плащах выкрикивали здравицы Хендрику Високосному и Губерту Внезапному, и эхо металось по двору замка, а грудастая Янця с восторгом и обожанием глядела на стройных героев, часто-часто моргая пушистыми ресницами…
В такие минуты убеждения подвергались серьезному пересмотру.
Сняв берет и почесав затылок – дурная привычка, от которой мама тщетно пыталась избавить любимца, – Эфраим решил подойти к колодцу, испытав утреннее настроение отца: прогонит или нет? Но судьба распорядилась иначе. Тупой удар тела о булыжник, которым был вымощен двор, получился тихим и совсем нестрашным. Секунду будущий гроссмейстер тупо глядел на изломанное, содрогающееся тело магистра Хендрика; потом он сделал шаг назад, будто собирался еще раз столкнуться в дверях с бароном фон Шмуцем, разбив губу, затем взбежать задом наперед обратно по лестнице в спальню – и время пойдет наоборот, все вернется, и можно будет исправить, предупредить, помочь…
Нет.
