Карл Беркадор с силой толкнул створки окна, и они распахнулись.
Настежь.
Стекла зазвенели так, словно окно открыли впервые за сто лет.
– Ребенок, – вторя звону, сказал Губерт Внезапный, самый безумный герцог из рода д'Эстремьеров. Он сильно сутулился; казалось, у стройного герцога вырос горб. Каждое слово давалось ему с трудом: каждое слово было колесом кареты, увязшей в грязи, но кучер уже занес кнут над спинами лошадей. – Память у меня есть. Другой не надо. Спасай ребенка, Бруно. Если сможешь…
Бруно Духовидец кивнул. Склоняясь над Хендрикой Землич, он знал, как остановить погружение в омфалос. Остального он не знал. Но странный кураж, явившись свыше, плавился в душе Бруно, делаясь звонкой сталью: сейчас маг согласился бы принять роды хоть у умирающей, хоть у мертвой женщины. Маятник плясал тарантеллу, в сумрачных основах прятались солнечные зайчики. Вера сына в отца текла к Бруно от мальчишки, стоявшего у входа в башню; текла через двор, как могла бы течь через годы и десятилетия.
Можно умереть давным-давно.
Это неважно.
Главное, чтобы ребенок родился здоровым.
* * *
– …Сударыня, ваш прогноз?
– Крепость в осаде, смятенье в небесах, супруг у ложа роженицы… Примерно пятьдесят на пятьдесят. Точнее сказать не могу.
– Не нужно точнее. Это просто замечательно, сударыня мантисса!
– Почему?
– Совсем недавно у нас не было ни единого шанса. А теперь – целых полсотни! Приступим. Времени действительно маловато. Вы поможете мне?
– Почту за честь, ваше чернокнижие. Что надо делать?
– Станьте здесь и будьте готовы. Нет, лучше прилягте. Да, прямо на землю. Ваша светлость, возьмите мою мантию, скатайте и подложите сивилле под спину. Потом сядете у ног, чтобы она могла упереться…
– Зачем? Это не я рожаю, это Хендрика…
– Милочка, помолчите. Хендрика слишком слаба. Будете обеспечивать родовые изгоняющие усилия…
– Что?
– Тужьтесь за нее, а я создам передачу мышечных толчков на роженицу! Ага, воды отошли… рановато, замечу… ну да это к лучшему, мы спешим…
– Давайте я…
– Простите, молодой человек, но речь идет не о гнилом зубе. Нам с вами лучше молча исполнять приказы гроссмейстера. Он знает, что делает.
– Надеюсь, что знает…
– Ах'нуар рабайард ауксилиум вита дхаммунг! Витализ в норме, сердцебиение… разгоняю процесс… mobilis in mobile… Р'янна корпорис дзетта маддух! Хорошо, теперь стабилизация при ускорении…
– Я держу экстерн-форму. Делайте распределение.
– Спасибо, милочка, но поберегите силы. Они вам еще понадобятся. Цервикальный канал расширен… полтора пальца за область внутреннего зева… мало! Мало! У нее узкий таз… пошла фаза изгнания…
– Овал Небес!.. как больно…
– А что вы думали?! Ничего, доведется самой рожать, будете знать заранее…
– Тетушка Эсфирь говорила, что при родах кости таза расходятся…
– Что она знает, ваша тетушка! Еще Везалий в «De corporis humani fabrica libri septem» доказал, что тазовые кости соединены неподвижно… как же не хочется цесарить…
– А про вашего Везалия писали: «Чудовище невежества, неблагодарности, наглости… пагубнейший образец нечестия…» Ох, больно-то как!..
– Милочка, если хотите цитировать – кричите погромче. Тужьтесь и кричите! А я передам на Хендрику: все-таки рожать ей, не вам…
– Хорошо, гроссмейстер.
– Нам еще повезло, что ваши имена совпадают по многим звукам: вибрации легко сопрягаются… Так, начинаем инициацию… Овал Небес!
– Стойте!
– Хендрика! Ты жива?!
– Мистрис Форзац, это вы?!
– Я… раньше я не могла… Только благодаря вашей подпитке… я умираю, да? Клим, я хотела тебе сказать…
– Гроссмейстер, не лезьте дальше первого эаса! Вы освободите диббука! – он сорвет печати…
– …и произойдет неконтролируемый мана-выброс. Я помню, сударь профос. Кстати, где вы сейчас?
– Смотрю на вас из окна.
– Выброс маны? Накопленной за четверть века?! Да тут не нас – весь Майорат вдребезги…
– Закройте рот, сударь Кугут. Вы мешаете.
– Что вы предлагаете, Фернан? Или мне звать вас Климентом?
– Зовите, как хотите. Я могу попробовать частично блокировать чаровую решетку печатей, сделав выброс узконаправленным.
– И структурированным? Брешь-флейта?! Исход маны из точки наименьшего сопротивления? Гениально, сударь!
– Было бы гениально. Если бы я раньше хоть раз проделывал такой фокус…
– Придется импровизировать. Готовых решений нет.
– Господа, сколько мне еще?..
– Терпите, милочка, терпите. Вы сами почувствуете, когда все закончится. Ага, фаза изгнания в разгаре… ускоряю до максимума… Проклятье, будь мы в Чурихе, в моей лаборатории…
– Ой-ёй-ёй! Мамочки! А-у-у-у-у-у!..
– Анри, у вас в роду хомолюпусов не было?
– Что? Ах, вы шутите! Шутите, барон, шутите еще, прошу вас! Мне так легче.
– Прошу прощения за дурацкую остроту, но я очень испугался за вас…
– Нет, правда, легче…
– Есть пенетрация. Хассур инитаре нисус! орг'хам мори…
– Н-не бей, дяденька! Я больше не б-буду!..
– Это диббук! Диббук на свободе! Шестая печать… проклятье, я не успеваю…
– Больно!.. больно-о-о!..
– Держитесь, Анри!
– Держись, Мария!.. я сейчас…
– Хендрика, обожди!.. еще рано…
– Я больше не б-буду!.. не буду я… не буду…
* * *
Хищник-рассвет вцепился в ослабевшую ночь, как птенец грифона – в черного барана. Отливая перламутром, острый клюв рвал добычу; клочья блеклой тьмы летели во все стороны, текла кровь, впитываясь в землю, не успевая потемнеть и свернуться в распадках. Царским пурпуром пылало озеро, а грифон ярился за Титикурамбой, поднимаясь в небо, безжалостный и ненасытный. Криптомерии шептались с белоствольными соснами, осуждая вызывающую роскошь щеголих: златых лиственниц. Мох у подножия деревьев сверкал каплями росы. Из гнезд, похожих на кошельки, плаксиво мяукали иволги, подражая весеннему хору котов. Иволгам было, чего бояться: их гнездовья суеверные люди часто подвергали разорению, считая, что подлая птица каждое утро пьет по три капли крови у вампиров. Упыри для этого якобы перед рассветом являлись к дереву, дабы иволги, редко спускающиеся на землю, могли рискнуть и насладиться.
Чепуха, конечно, но дурак верит, а птица плачет.
