Ладони под пузырем сложились, сцепились пальцами. Опустив подбородок на молитвенную «решетку», толстяк продолжил рассказ тихим, невыразительным голосом. Анри слушала и примеряла судьбу Марии на себя. Так меряют платье чужого размера: втискиваясь, боясь, что треснет по шву, чувствуя себя вором, забравшимся при людях в чужой карман. Это ее, вигиллу «двух Т», закрывали семью печатями. Это ей, один за другим, блокировали внешние выходы маны – свинцовые, стальные, чугунные ворота захлопывались, ключи скрежетали в замках. Это ей, юной магичке-диббуку, забивали кляпом тайные вены, заколачивали крест-накрест колдовские окна, завязывали мертвым узлом нити чародейства. Мана билась внутри, лишена возможности излиться в мир. Первая печать, третья… седьмая… жеребца оскопили, у барса вырвали когти и зубы, мантикору заперли в клетку и выставили в зверинце для обозрения.
Все.
Ты больше не магичка, Мария. Ты – обычный человек.
Хуже – ты искусственно созданное подобие шмага, больного «синдромом ложной маны». Твоя мана не ложна, но она заточена в крепости тела, в равелине рассудка, в казематах сердца.
Пожизненно.
Климент Болиголов был заперт в «Очаровании» всего на семь лет, но через год бежал в смерть. Ты живешь до сих пор – двадцать пять лет. Ты проживешь еще долго.
Ты – камера-одиночка, узник и тюремщик в одном лице.
Побег исключен.
– После наложения печатей, по истечении испытательного срока, я добился разрешения отправить Марию к своей бабке. Несчастная осталась без покровителя, я чувствовал за собой вину… В Трибунале согласились, оформив «под надзор». Толстуха Нана, мать моего отца, мир праху их обоих, была из женщин, способных присмотреть за драконом в его пещере. В бабушкином доме Мария родила маленького Кристофера; увлеклась переплетным делом, пошла в ученики к мастеру Карену, зарегистрировала в Генеалогическом Департаменте фамилию Форзац… Бабушка категорически возражала, предлагала удочерить Марию, дать нашу родовую фамилию. Коса нашла на камень: Мария придавала слову «форзац» особое, личное значение. Крис вырос; бабушка Нана любила мальчика, как родного внука, дала ему первичное образование – у нас в семье традиционно отдавали предпочтение некромантии… Я наезжал временами, мы разговаривали, сидели на веранде… пили чай с мятой…
Месроп вздохнул:
– Девять лет назад мы похоронили бабушку. На похоронах Мария впервые обняла меня. Я думал: оттаяла, простила…
– Лю – потомок знаменитого основателя породы? – спросила Анри.
– Нет. Это он и есть, Лю Первый. Са-пэи живут долго, до полувека. Пес привязался к Марии, часто дремал у ее ног. Собаки тоньше чувствуют. Собаки вообще лучше людей.
– Снять печати не хотелось? – вмешался Мускулюс.
Малефик оказался безжалостней, чем думала вигилла.
– Нет, – повторил толстяк, твердо и уверенно. – Диббук, обученный началам боевой магии, непредсказуем и опасен. А за эти годы в Марии накопилось слишком много маны. Печати не препятствуют накоплению, они ограничивают лишь выход и реализацию. «Семь печатей» нельзя снять, как неизлечим «синдром ложной маны». Даже найди я способ снятия – накопленный резерв маны непроизвольно хлынет наружу. Это как разрушить Ферсальскую дамбу… Полагаю, Мария погибнет, сними мы печати. И погибнет не одна. Нет, мастер Андреа, я бы не стал рисковать.
Ладони председателя ожили и зашевелились. Месроп всегда был педантичен и аккуратен. Разверстые могилы нуждались в закрытии. Неплохо также высадить между холмиками «кошачьи ноздри», чей запах отпугивает горгулий, слетающихся ночью на места свежих погребений. И столбцы в изголовьях следует восстановить: иначе добрым кладбищенским гениям негде будет присесть. Работа есть работа.
Через двадцать минут Анри захлопнула пудреницу.
На обратном пути малефик хлопнул себя по лбу.
– Совсем забыл! Когда я ждал вас у отеля, ко мне привязался один смешной сударь. Нотариус или адвокат, болтливый, как сорока. По-моему, сумасшедший, но безобидный. Рассказывал истории про молочницу с двойным чревом и скорохода с кучей ног. Нет, кажется, это у их теней были двойные животы и ноги… а друзья путались в именах… Очень, очень забавный сударь!
– Забавный? – усомнилась Анри.
– Как по мне…
– Мастер Андреа, скажите честно: это вы пытаетесь меня развеселить?
– Честно? Да. У меня скверно получается?
– Скверно. Но в этом вы не виноваты.
* * *
«Аистенок» упорно не желал складываться. Анри сотни раз проделывала эту простую, давно ставшую привычной манипуляцию. Свернуть посланца для «pegasus charteus cursus»? Ха! С закрытыми глазами! со связанными руками! десять секунд… Однако сейчас бумажный гонец страдал золотухой и рахитом, выходил жалким и непригодным для полета, норовя развернуться в исходный лист.
Издевательски подмигивала радужная печать с двумя скрещенными "Т".
Дурной знак? Вряд ли. Она бы почувствовала.
Руки дрожат? Так не дрожат ведь!
Может, сложить «жабку», сменив рожденного летать на рожденную прыгать? Пусть дольше, зато верней… Испугавшись перспективы стать жабой, «аистенок» с шелестом расправил крылья, сделал круг над головой, залихватски курлыкнул и стрелой унесся прочь.
Теперь оставалось ждать. Встреча квизу назначена через полтора часа, в любимом месте барона, а до цирюльни «Иридхар Чиллал», даже на спине лентяя-Гиббуса – полчаса езды. Минут пять Анри просто сидела с закрытыми глазами, ожидая, пока низ живота перестанет ныть насчёт дневной беготни. Затем отхлебнула глоток кофия, лучшего в столице – такой варили лишь в «Шкатулке Д'Оро», кофейне на Сластном бульваре, добавляя кардамон, имбирь и зернышко piperis nigra. Хозяин кофейни, хитрый старичок Моше Абу-Низам Д'Оро, остальные компоненты напитка скрывал тщательнее, чем доходы от тайного ростовщичества. Вигилла пыталась определить добавки самостоятельно, но не преуспела. Наверное, это к лучшему. Аромат тайны придавал кофию дополнительную прелесть.
Гиббус блаженствовал в конюшне «Шкатулки», жуя знаменитое «вяленое» сено. Особенно лошак налегал на мясистые листья лакримозы и услады придорожной.
– Чего еще изволит моя госпожа?
Предупредительный хозяин в лиловой чалме соткался из аромата жареных зерен и миндаля. Шелк расшитого бисером халата отливал румянцем спелого персика; наряд дополняли кушак с кистями и остроносые туфли. Не знай вигилла доподлинно, что Абу-Низам Д'Оро – коренной реттиец в десятом колене, приняла бы хитреца за выходца из Турристана.
– Еще кофия. И розовую пастилку с орехами.
Фигуру нужно беречь. Но одна маленькая пастилка! крошечная!..
Чревоугодие легко выиграло спор у благоразумия.
– Сию минуту, моя благородная госпожа. Слушаю и повинуюсь!
Это была любимая присказка Абу-Низама. Многим посетителям нравилось.
