Анри огляделась. Нет, никто в едальне не заинтересовался возбужденно ораторствующим гроссом. Дрейгуры мирно подкреплялись, сменяя друг друга за дальними столами; редкие некроманты из числа обитателей Чуриха и вовсе не обращали на Фросю никакого внимания. Похоже, демонстрации такого рода были здесь обычным явлением. Ну и хорошо, потому что у малефика разгорелись глаза – коллегу Андреа сейчас от гроссмейстера за уши не оттащишь.
А ведь гросс, подруга, не ради аплодисментов публики речь толкает. Он искренне хочет, чтобы слушатели поняли, вникли… К совместному эксперименту готовит?
Пожалуй.
– Вот второй пример, – отобрав у вигиллы недоеденную фасоль и кусочек шницеля, Эфраим ловко сорудил развалины замка. – Не упырь, но призрак. Ходит по ночам, стенает, требует мести за коварное убийство…
Големчик потерял упыриный облик, став зыбким и просвечивающим, как листок бумаги перед свечой. Он вскарабкался на руины, принял величественную позу и заголосил тоненьким фальцетом, похожим на комариный писк. Из писка временами пробивалось: «О-о, ужас!… о-о, помни обо мне!…» – чтобы снова скатиться в невнятицу.
– В данном случае мы также имеем ряд внешних влияний – насильственная смерть, привязанность к месту, проклятие или страсть-доминанта, – приведших к неестественному возбуждению духа. Тень распалась, призраку земная плотскость ни к чему, вполне достаточно эфирного подобия… А дух все стенает, терроризируя окружающих, с единственной целью: поддержка угасающего «имени»! Для него чужая память, верней, эрзац-память в виде слухов, сплетен и легенд – как мясо для упыря. Помнят, следовательно, существую!..
Големчик утомился стенать и грустно присел на край тарели. Рядом топталась его желтенькая копия, маня пальцем белую и презрительно фыркая в сторону черной горки перца.
– Третий случай, то есть активизация посмертного имени, элементарен и в иллюстрациях не нуждается, – подвел итог раскрасневшийся Фрося. Если бы великому скульптору Джерому Лустрелли понадобилась модель для статуи Мыслителя Счастливого, открывающей композицию «Врата ада», гросс подошел бы идеально. – Это одержимость! Тот уникальный вид одержимости, который даже опытные экзорцисты трактуют как помешательство. Тень распалась, и физический облик невосстановим. Дух иссяк, и явление призрака исключено. Но имя! сохранившееся имя! мощное в силу былых подвигов, или славы, или народной памяти… Процветая и после смерти объекта, оно завладевает рассудком постороннего человека. Жертва отныне считает себя Нихоном Седовласцем или Адольфом Пёльцером, присваивает факты чужой биографии, меняет образ жизни… «Номен»-паразит частично возбуждает распавшуюся структуру двух прежних партнеров: одержимый именем становится внешне похож на выбранный идеал, дух одержимца усиливается вторичными эманациями духа идеала… М-м… Коллеги, вам не кажется, что я увлекся?
– Что вы! Ни капельки! – ответил малефик.
– Кажется, – ответила вигилла.
– А вы любой кисель оживить можете? – спросил лже-стряпчий. – Или только овсянку?
Гроссмейстер Эфраим встал из-за стола.
– Тогда будем считать завтрак оконченным, и пойдем поработаем! – бодро возгласил он.
* * *
Конрад с трудом припомнил, что crepundia на старо-реттийском – амулет. С какой стати пульпидору вздумалось именовать свой медальон древним, полузабытым словом, да еще женского рода – оставалось загадкой. Впрочем, Рене – юноша с причудами.
– Очень прошу вас выражаться яснее. Во избежание чего?
– Да что ж вы жилы из меня тянете??! – взвизгнул горбун и привстал на стременах, сделавшись выше ростом. – Нельзя допустить, чтобы она попала в руки Черной стражи! Нельзя допустить возвращения крепундии в Майорат! Если со мной случится беда, умоляю: пусть Надзор разберется!
– Успокойтесь, они не посмеют напасть. Нас больше, мы хорошо вооружены…
– Вы думаете, их всего четверо? – Рене с горечью хмыкнул.
«Что ж ты раньше молчал, сукин сын?!» – хотел сказать барон, но прикусил язык. Выдержка фон Шмуцев, исключая братца Хальдрига, славилась испокон веков. Неудивительно, ибо на гербе рода, где изображалось червленое поле брани и стальные ножницы, сиял рассудительный девиз предков: «Сто раз отмерь!»
Волей-неволей приходилось соответствовать.
Дорога по-прежнему медленно ползла в гору. Казалось, до вершины холма рукой подать – ан нет, вершина маячила впереди, чудесным образом отдаляясь по мере приближения к ней путников. Над головами, в вышине, кружил орел-скоропад, высматривая добычу.
– И сколько их?
– Не важно! Важно, чтобы крепундия досталась Надзору Семерых. Это дивная сущность; думаю, единственная в своем роде. Она похожа на зуб. Я посредственный чародей, но я все-таки пульпидор. Понимаете: зуб!
Барон машинально кивнул, стараясь не раздражать вспыльчивого горбуна.
Чего тут непонятного? – зуб, он и есть зуб…
– Снаружи – твердая кость, внутри – мягкая пульпа. Живая! И она умирает. А я не в силах проникнуть внутрь, помочь, излечить… Это главное из умений пульпидора, но я не могу! Вместо этого она по ночам сама приходит ко мне. Сводит с ума, навевает сны; я заперт в темнице кошмара. Я вынужден проживать ее жизнь снова и снова, зная трагический финал заранее!
Рене вколачивал фразы, как гвозди. Он повернул голову к барону: даже шоры не сумели обезобразить взволнованное, сосредоточенное лицо. Резко обозначились скулы, брови упрямо сведены к переносице. Овал Небес! Горбун не врет: медальон действительно навевает чужие сны. Ночью он был на шее Конрада. Так вот откуда явился пойманный Тирулегой снулль!
– Она умирает, я чувствую. Ей надо помочь! Это невероятная ценность, но если она вернется в Майорат или попадет в дурные руки… Умирать, служа идолом для тупых сорвиголов и посмешищем для окружающего мира? Умирать, будучи предметом изучения для холодных, равнодушных мэтров Высокой Науки? Это хуже всех ярусов геенны, вместе взятых! Вот почему я настаиваю на передаче крепундии Надзору Семерых. Здесь надо спасать, а Капитул Надзора лучше других понимает, как это непросто: спасать. Я также готов дать любые необходимые показания…
Рене осекся и тихо добавил:
– Если останусь в живых.
«Он повысил голос, когда завел речь о возможной смерти артефакта, – отметил барон. – Он говорил о медальоне так, словно у него на руках умирает любимая женщина или ребенок. Живое существо. А горбун, не в силах помочь, в отчаянии ищет спасителя, цепляясь за соломинку надежды. Чтобы заполучить помощь, он пойдет на все…»
Из-за гребня холма показалась вереница белых фигур, и по спине барона пробежало стадо мурашек. Истерика Рене, нелепая крепундия, похожая на зуб, а теперь – загадочные странники, которые изрядно смахивали на процессию зловещих мертвецов в саванах!
Учитывая близость Чуриха, откуда эти господа объявились…
Через мгновение Конрад расхохотался и трижды сплюнул через левое плечо – благо серьезный, как смерть, пульпидор ехал по правую руку от него. Именно так полагалось оказывать уважение паломникам-харизматам из знаменитого ББС: Бледного Бессмысленного Сонма. Главным догматом Сонма являлось отрицание всяческого смысла в чем бы то ни было. Харизматы утверждали, что лишь осознав полную бессмыслицу собственного существования и любых своих действий, человек способен обрести приют на обширной груди Бабушки Харизмы.
