Но зато четко было видно копье, Брошенное с невероятной силой, оно пробило струю горячего воздуха, выдохнутого драконом, белого пламени,, но его заостренный конец оказался неповрежденным, он далее не разогрелся. Уилл точно видел тот черный осколок в. потоке пламени, рыло ясно, что наконечник сделан не из, камня, не из .металла, а из какого–то другого, более прочного материала. Копье рассекало воздух, пламя разделилось. Наконечник влетел прямо в пасть дракона, чудовище заглотило его.
Почти минуту ничего не происходило. Затем дракон вдохнул, втянув в себя и жар, и пламя с такой силой, что Уилл задрожал от внезапного холода. И теперь пламя пылало в теле монстра, пробегая по его венам, как жидкий огонь. Каждая чешуйка горела красным светом, светились каждый рог, каждый шип, каждый зубец. Дракон весь был пронизан огнем, его откинутая голова поднялась на изогнутой шее, крылья опустились, глаза наполнились кровью.
Сквозь изгибы груди Уилл мог видеть горящий уголь сердца дракона — темный, как рубин, пульсирующий и стучащий, как чудовищный барабан. Затем из пасти монстра вырвался столб пламени и устремился к звездам. Ему, казалось, не будет конца, но вот пламя иссякло, и дракон утонул во тьме. Столб света некоторое время еще висел высоко в небе, затем постепенно стал скручиваться и разбился на отдельные языки пламени, которые поплыли прочь, свиваясь, развиваясь, танцуя, словно змеи, тая в мерцании, которое поглотила небесная синева.
Сон тоже терял свою четкость, он постепенно перешел в сбивчивую ночную фантазию. «Дракон мертв», — сказал себе Уилл, стараясь не потерять нить мысли, хотя сон уходил все дальше и дальше, и облегчение смешалось с досадой, потому что в ярости, в разрушительной силе прошедшего сна было и своеобразное великолепие, которое уже никогда не повторится. Но в то время, как сон отступал, Уиллу показалось, будто он снова видит мифическую рептилию. Дракон еще раз поднялся черной тенью на фоне мириадов звезд, он рос и рос, пока его голова не закрыла луну, а крылья, размахнувшись, не спрятали за собой галактики. Но образ был уже очень нечетким, и его затянуло дымкой глубокого сна. Наутро сон оставался с Уиллом, он был еще живой, но впечатление от пролетевшей в его конце химеры на границе памяти затянулось паутиной.
Тебе снились сны? — спросил Уилл за завтраком у Гэйнор.
Пожалуй, да, — ответила она, — но все так смешалось. Я ничего не могу вспомнить как следует. А тебе?
Помолчав, он ответил:
—Да, — но не стал ничего объяснять. Миссис Уиклоу, занятая делами на кухне, внесла свою лепту в разговор.
—Не удивительно, что вам снятся сны, — заметила она, — коли здесь творятся такие дела. Раз случилась беда — жди ее снова. Да вот, прошлой ночью и мне приснился сон.
Что же в нем было? — стал допытываться Уилл.
Ферн будто собирается выйти замуж и примеряет наверху платье. До чего же хорошо она выглядела! Чудо, как хороша! Но тут вижу я жениха, да только это не Маркус Грег. А тот мужчина из галереи, ну, который тогда, давным–давно, пропал. Джейвьер Холт, вот как его звали. Ну, и что на это скажете?
Мне это не нравится, — быстро ответил Уилл. — Мне это совсем не нравится.
Триша все еще отсутствовала, занималась благотворительностью, и миссис Уиклоу нашла для себя спасение в домашней работе. Она атаковала пылесосом самые дальние углы дома. Уилл и Гэйнор, решив обсудить свои сны, ретировались в студию, куда по обычным дням домоправительница не допускалась. Уилл начал рисовать дракона — не такого, каким его рисуют в книжках для детей, не изящное, элегантное туловище, а только его голову с улыбкой крокодила, с грубой чешуей, пластинчатой, как раковины устриц, с выступами и наростами на лбу. Но когда он дошел до глаз, то смог нарисовать лишь их контуры.
Должно быть, он ужасен, — заглядывая через плечо Уилла, сказала Гэйнор.
Да, — скривился Уилл. — Ужасен, но великолепен. Потом страх забывается. Конечно, если бы я в самом деле оказался там, я был бы зажарен как сухарик. Однако мне непонятно, какое все это имеет отношение к Ферн. Если…
Может быть, Рэггинбоун поймет, — сказала Гэйнор, не заметив, как неуверенно прозвучало ее предположение.
Иногда Рэггинбоун знает ответы на некоторые вопросы, — сказал Уилл. — Только не дай себя одурачить его почтенной мудростью. Он первым признает, что его объяснения — лишь теория, а не факты. У нас есть ключ, и наша забота догадаться, что все это значит.
Я кое–что вспоминаю, — задумчиво произнесла Гэйнор. — Кое–что виденное мною в прошлом… только не помню — где. — Она покачала головой в некоторой растерянности, — Думаю, это была инкунабула. Я видела готические буквы… раскрашенные, заглавные. Это, должно быть, было во время работы — нет, не помню.
—Не насилуй себя, — сказал Уилл. — После вспомнишь.
Он погрузился в собственные размышления, и Гэйнор старалась не напрягаться, не ловить ускользающие воспоминания, которые все еще барахтались где–то в ее сознании. «Вспомню после», — повторила она про себя слова Уилла.
Они приехали в клинику к трем часам, чтобы сменить Маркуса, но первым человеком, которого они встретили, был Рэггинбоун, сидевший на деревянной скамье в саду с Лугэрри у ног. Слева от дороги для подъезда к дому была лужайка, на которую выходила терраса, где могли сидеть выздоравливающие больные. Скамья стояла посреди лужайки, под деревом со свисающими ветвями. Листья собирались вот–вот раскрыться, они были такого свежего зеленого цвета, который являет собою суть весны. Уилл и Гэйнор присели рядом, чтобы рассказать о снах.
—Этот порез на руке Ферн, — сказал Уилл, — означает, что физическое тело ответило на то, что произошло с ее отсутствующей духовной сущностью. Ведь так?
Рэггинбоун кивнул. Гэйнор сказала:
Что должно… — Но Наблюдатель остановил ее предупреждающим жестом руки.
Значит, — медленно продолжал Уилл, — значит, нужно идти другим путем. Если мы сможем как–то усилить ее физическое тело, то это усилит и ее дух — где бы он ни находился.
Как ты собираешься усиливать ее? —- сердито спросила Гэйнор, недовольная тем, что ничего не понимает, и злая за это на себя саму. – Витаминами?
Уилл.не обратил внимания на ее слова.
Острие, — сказал он. —- Я уверен — Я думаю, — - что, это был фрагмент Лоудетоуна. :Вы говорили нам, — он обратился к Рэггинбоуну, — что, когда он был разбит, правящие семья Атлантиды сохранили его осколки. Этот воин мог иметь такай осколок, если он был потомком годной из этих семей. Именно у него был единственный шанс победить дракона, Я знаю… все эти «если» да «может быть», но… Дар Ферн .был усилен благодаря контакту с матрицей. Если мы найдем этот наконечник копья, вложим его ей в руки, возможно, это придаст ей силы, чтобы вернуться обратно.
Хорошая идея, — сказал Рэггинбоун. —- Это первая идея. Сработает ли она — не знаю. Но лучше иметь хоть какой–нибудь план, чем не иметь никакого. Я расскажу вам историю о Фарайиизоне, одном из величайших драконов, о котором рассказывали, что он был ранен стрелой или копьем с наконечником, сделанным из осколка святой реликвии. Это может быть правдой, а может быть, христиане просто переиначили древнюю легенду. Так или иначе, священный предмет проник в тело дракона и наделил его сверхъестественной силой, и тогда его нарекли Проклятием Божьим, и если раньше он был злобным, то теперь стал священным безумцем, и никто не мог бросить ему вызов. Исходя из сообщений некоторых источников, он в конце концов погиб от своего собственного огня, но священного предмета, чем бы он ни был, больше не существовало. Кто–то утверждал, что это была некая драгоценность, кто–то — что кость пальца Христа или одного из святых (ранние христианские мученики повсюду разбрасывали свои кости). Я не уверен в том, что это стоит связывать с Лоудстоуном, но и исключать этого нельзя. Прошел слух, что при гибели Атлантиды три осколка камня были спасены. Как бы то ни было, о том, что случилось с осколками, почти ничего не известно, существуют только мифы, сказки без конца. Так как же ты начнешь свои поиски?
