— Пока мы ничего не предпринимаем, Дане ничего не грозит. Моргас отделила ее душу от тела, а большего вреда она причинить не может, разве что убить. Но если мы попытаемся спасти ее и потерпим неудачу, первой пострадает Дана. Моргас может отправить ее через Врата Смерти или, что еще хуже, в Бездну, как она поступила с домашними духами. Когда мы предпримем попытку, мы должны быть уверены в успехе. У Моргас есть слабое место, вот только бы найти его…
Они обсуждали различные варианты, пока не исчерпали эту тему, после чего перешли на более личные вещи. Они говорили о своих вкусах, предпочтениях в еде, литературе, музыке, рассказывали о своей жизни и романах. Ферн поведала о своем путешествии в Запретное Прошлое, в Атлантиду — ей тогда было шестнадцать лет, — о падении этой островной империи и даже несколько слов сказала о своей незабвенной любви.
— Он утонул? — спросил Люк, потемнев лицом.
Ферн кивнула.
— Как давно это было?
— Около десяти тысяч лет назад. — Ферн заметила, что он вздрогнул. — Я видела, как он умирал, — продолжила она. — Видела во сне и при помощи магии. Его корабль раскололся, и русалка утащила его на дно.
— Но…
— Владеющие Даром могут иногда настроиться на чужой разум, чужую жизнь. У тебя есть Дар — не знаю, правда, насколько сильный, — и обстоятельства свели нас вместе. Похоже, ты просто подбираешь обрывки моих воспоминаний. Он лежал на дне, и его кости глодали рыбы, пока они не стали похожи на коралл, а глаза…
— Этот сон я видел задолго до того, как познакомился с тобой, — резко оборвал ее Люк.
— Не надо! — вскричала Ферн.
— Что не надо?
— Не надо будить во мне напрасные надежды! — В этот момент ему показалось, что ее самообладание дало трещины, на лице отразилась вся ее боль. — Не заставляй меня обманывать себя! Душа может вернуться. Мы не знаем этого наверняка, но ведь может остаться неоконченное дело, невыполненный долг, судьба, рассчитанная на тысячи жизней. В любом случае Рэйфарл Дев не похож на тебя. Он старался казаться циничным, но был очень ранимым; он пытался убежать, но в конце концов остался со мной. Он из тех, кто рожден бороться и проигрывать. Ты совсем из другого теста: у тебя тверже нрав, холоднее рассудок.
— То есть ты хочешь сказать, что я не стал бы ждать тебя, видя, что город рушится у меня на глазах.
— А стал бы?
— Нет. Я бы уехал намного раньше и тебя заставил бы, возможно, даже силком увез.
Ферн чуть заметно улыбнулась, потом сказала, посерьезнев:
— Никто никогда не _заставлял_ меня делать что–либо против моей воли.
— Может быть, теперь самое время.
«Не будь мы в ресторане, — подумала Ферн, — он бы снова поцеловал меня». Но они сидели в ресторане, и их разделял столик. Официант подошел к ним и наполнил их бокалы — момент был упущен. Во всяком случае, так ей казалось. Мог ли тот первый поцелуй длиться дольше и быть слаще, а может быть, соприкоснись они сейчас губами, она бы, наконец, узнала правду? Она пыталась вспомнить, каково это было — целоваться с Рэифарлом. Но с тех пор прошло слишком много веков — редкий поцелуй вынесет такое испытание временем.
— Я не верю в переселение душ, — вернулся Люк к разговору, когда официант отошел. — Я никогда ни во что не верил: ни в Бога, ни в душу, ни в настоящую любовь. Мы все состоим из плоти и крови; вода и глина — вот что остается после нас, когда мы уходим.
— Ты сказал: _«Когда_мы_уходим»,_ -отметила Ферн. — Если и правда существует только плоть и кровь, то кто такие «мы», которые куда–то уходят? И потом, душа твоей сестры заключена в сосуд у Моргас. И ты в это веришь.
— То, что это может оказаться правдой, еще не значит, что я должен в это верить, — ответил Люк. А потом добавил: — Этот твой Рэйфарл, он похож на меня?
Ферн вздохнула:
— Это ужасно, но я не могу вспомнить его лица. У него были темные глаза, а у тебя светлые. У него похожее сложение, но… более атлетическое. Он был красив, как бог. Если бы он жил в наше время, он бы рекламировал одежду от Кэлвина Кляйна. Ты интересный и даже привлекательный, но тебя не назовешь красивым. — Он усмехнулся, обнажив щербинку во рту. — Как ты потерял этот зуб? — спросила Ферн.
— Я разбил отцовскую машину, когда мне было одиннадцать. Въехал в стену и ударился лицом о руль.
— Почему же ты не вставил искусственный?
— А зачем?
— У Рафа тоже не хватало зуба, — сказала Ферн, — и, кажется, в том же самом месте.
— Совпадение, — ответил Люк. — Это все ерунда. Не может быть, чтобы мы с тобой когда–то любили друг друга, иначе мы бы сейчас это почувствовали. А я вовсе не влюблен в тебя.
— Я тоже, — парировала Ферн. Она не чувствовала ни разочарования, ни обиды. Люк, не отрываясь, смотрел на нее.
— Однако я узнал тебя, когда увидел во сне, — сказал он. — Ив тот раз, когда мы впервые встретились.
— Значит, ты более чувствителен, чем я.
Они вышли из ресторана, и Люк усадил ее в такси, поцеловав на прощание. Правда, на этот раз только в щечку.
Гэйнор между тем собиралась с духом, чтобы позвонить Хью Фейрбэрну. На сей раз он вовсе не горел желанием увидеться с ней; очевидно, нашел другую женщину, которой мог изливать свои горести. Гэйнор понимала, что должна вздохнуть с облегчением, но сейчас ей нужно было его внимание, ведь только так она могла доказать Уиллу, что тоже на что–то годится в расследовании.
— Мне нужна твоя помощь, — сказала она Хью и постаралась изложить факты максимально правдиво, опустив только некоторые детали: — У одного моего друга неприятности. Я не могу сейчас все объяснить, но это связано с банковскими инвестициями. Не мог бы ты меня немного просветить?
— Смотря что ты хочешь узнать. Я в основном работаю с конфиденциальной информацией.
— Конечно, конечно, — запинаясь, успокоила его Гэйнор. — Но ты самый влиятельный банкир, которого я знаю…
И в этом она не лукавила, поскольку он был ее единственным знакомым банкиром.
Хью заметно оттаял. Он вообще легко оттаивал под воздействием вина, женщин и лести, даже если лесть высказывалась не очень уверенно, как это сделала Гэйнор. Объяснив, что будет чрезвычайно занят наиважнейшими делами всю следующую неделю, он предложил ей встретиться в пятницу и пообедать в только что открывшемся японском ресторане на площади Беркли. Гэйнор согласилась, несмотря на свою тайную неприязнь к сырой рыбе.
Она прибыла вовремя. На встречу она оделась в черное — не в облегающее сексуальное черное, а в такое, в какое одеваются вдовы и сироты, чтобы оградить себя от мужских ухаживаний. Гэйнор вообще любила черное, хотя подозревала, что оно ей не очень идет. Зато подходит к чему угодно, а ночью легко сливается с полумраком баров и гостиных. В самом ужасном ее кошмаре ей снилось, что она входит в огромный зал, полный народа. Люди перешептываются и смотрят на нее, и она вдруг понимает, что одета в ярко–красное. На Хью был угольно–черный пиджак, волосы он зачесал назад, открыв узкий лоб. Городская бледность его лица совсем не вязалась с внешностью деревенского сквайра. По натуре он был весельчаком и повесой, но стрессовая, волчья атмосфера Сити сделала его агрессивным, порой напыщенным субъектом, вечно жалующимся на непонятость. Гэйнор подумала, что самое лучшее для него — рано уйти на пенсию и перебраться в деревню с двумя–тремя псами, желательно лабрадорами, которые всегда поймут его, что бы он ни сделал.
