— Все началось очень хорошо, — рассуждал Мордайкен, когда ворота усадьбы открылись, словно створки западни, пропуская фиакр, который бодро тянули четыре волосатых скелета. — Все началось действительно очень хорошо.
Экипаж рысью направился в сторону дворца на Броад-ин-Гхам. Подпрыгивая, как вульгарный мешок с картошкой, барон хватался за все, что попадало под руку. Прилипнув к своему кожаному сиденью, он в какой-то момент подумал было обругать своего проклятого кучера, по имени Кошкарев, но вовремя вспомнил, что это один из немногих живых мертвецов, сохранивших ему верность.
Фиакр несся с огромной скоростью, из-под ног у скелетов летел снег, но, несмотря на издаваемый ими грохот, мимо проплывал застывший в своем сне город.
Где-то вдали колокола пробили три часа.
Мордайкен задумался о том, в каком расположении духа он найдет королеву. Их последняя встреча, казалось, тянулась вечность. Королева как-то неубедительно высказала удовлетворение по поводу того реального прогресса, которого достиг ее слуга. Но она должна умерить свои притязания.
«Ваше Величество, — бормотал барон, сидя на скамье фиакра, в то время как четыре волосатых скелета тормозили деревянными башмаками, чтобы вписаться в поворот, — двое из Трех Матерей уже схвачены, а вы так до конца мне и не доверяете. Нет, так не пойдет.
Ваше Величество. Я совершил невозможное. Но все равно потерпел неудачу. Теперь я предаюсь в руки вашего всемогущего правосудия».
Наверное, лучше сформулировать по-другому.
«Ваше Величество, прекрасная новость! Нам осталось захватить всего лишь одну Мать». — «Хорошая новость? Но я думала, что ты уже захватил всех трех». — «Я такого никогда не утверждал, Ваше Величество, а просто сказал вам, что у меня прекрасная новость». — «А ты можешь объяснить мне, в чем разница этих двух понятий?»
Нет, нет, нет и нет.
Определенно, все будет не так просто.
Мордайкен начал скользить взглядом по старым домам Верихайгейта. Квартал выглядел пустынным; улицы покрывал пушистый снег. Вдали, словно проткнув сумрак, маячили башни Броад-ин-Гхам, казавшиеся в зимнем обрамлении такими веселыми.
Барон почувствовал, как у него сжалось сердце.
Где сейчас Джон Мун?
Какие темные замыслы лелеет он в своей голове?
Все должно было так хорошо получиться.
А теперь совершенно ничего не понятно.
Ведь он влил эту звездную жидкость в кружки всем троим приятелям, разве не так?
Так, в этом нет никаких сомнений.
И он видел своими глазами, как все трое выдули свое пиво, так?
Несомненно.
По крайней мере…
Мордайкен покачал головой.
Бег фиакра явно начал замедляться. Барон подался вперед и похлопал по плечу кучера. Уродливая фигура повернула к нему лицо. Сквозь запотевшее оконное стекло Мордайкен мог различить только контуры слуги. Он отодвинул задвижку окна. Вожжи натянулись и экипаж остановился.
— Ради всех демонов ада, Кошкарев, что происходит? Почему мы не едем?
— Ничего не происходит, хозяин. Это все ваши лошади.
— Мои лошади?
— Они устали.
Барон пожал плечами. Лошади? Устали?
— Что ты мне рассказываешь? — заерзал он. — Они не могут устать, они мертвые.
— Ну тогда, наверное, с ними произошло еще что-то, хозяин.
— Еще что-то?
— Посмотрите сами.
Мордайкен высунул голову в окошко и осмотрел свой экипаж. Четыре лошади-скелета с висящими на боках лохмотьями полусгнившей плоти выгнули спины и демонстративно отказывались идти дальше.
— Что с ними такое?
— Вы хотите мое мнение, хозяин?
— Давай, не бойся.
— Они хотят того же самого, что и все прочие, хозяин.
— Того же самого? Да говори ты яснее!
— Независимости, хозяин.
Барон выкатил глаза, покачал головой и с гневом захлопнул окошко экипажа.
Независимость им! Лошадям! Еще одна идея этой шлюхи Атанас!
Он открыл дверцу экипажа и вышел на дорогу. Живой мертвец, выполняющий роль кучера, сидел на козлах, вытянувшись, как жердь. Лошади стояли, подняв глаза к небу.
Мордайкен подошел к одной из них и, подняв ей морду, заставил животное посмотреть себе в глаза. На самом деле, голова представляла из себя череп, лишенный плоти, на котором еще остались несколько пучков от гривы. В глубине глазниц со злостью поблескивали два красных глаза. Все это издавало жуткое зловоние.
— Ну-ка, скажи мне, — попросил ее барон, — мозгов у тебя нет, но ты хочешь независимости?
Животное медленно высвободило голову и снова опустило ее. Она подняла с земли целую горсть снега и принялась жевать. Барон закрыл себе рот рукой. Его чуть было не вырвало.
— Сами-то думать не умеют, — проговорил живой мертвец, натягивая вожжи, — вот и хватаются за чужие мысли.
Мордайкен мрачно посмотрел на него.
— Сам вижу.
— Вот так-то, — вздохнул зомби и аккуратно разломал в ладони зуб. — Новые времена.
Барон повернулся в сторону города. Конечно, независимость живых мертвецов являлась частью плана: наилучший способ заставить Смерть проявиться. Вот только на деле все получилось далеко не так, как было задумано. Смерть в расставленную ловушку не попалась. А вот теперь даже его лошади требуют независимости. Это уже слишком.
Экипаж продолжал стоять посреди дороги.
Мордайкен прислонился к уличному фонарю.
Нижние миры, которые откроются посредством ада, минимум в сто раз компенсируют все затраченные усилия. Дьявол сдержит свое слово, не правда ли? Но пока еще все это произойдет, ведь сам барон не выполнил своей части договора. Он так и не заполучил Смерть. И где она скрывается? Что ни говори, но именно на него свалили всю грязную работу. И в то время как Мордайкен, словно последний вульгарный рабочий, трудится, выбиваясь из сил, это он-то, последний отпрыск знаменитого рода, устраивающий такие роскошные оргии и сеансы пыток, астролог королевы Астории, допускаемый в ее покои, Дьявол просто прохлаждается. Исчадие ада спит на шелковых черных простынях и его охраняет, по крайней мере, половина дворцовой стражи.
Одна из лошадей задрала морду и, словно пытаясь высказать свое нетерпение, заржала. Она издала примерно такой же звук, какой издает пловец, пытающийся перевести дыхание в бассейне с лавой.
Мордайкен раздраженно подошел к ней.
— Что, какие-то проблемы?
Лошадь в упор уставилась на него. Ее хозяин со всей силы нанес ей удар кулаком в челюсть и сразу же отступил назад.
— Бардак! — выругался он, потряхивая кистью руки.
