– Можно еще вопрос? – окликнул его Дэмьен.
– Один,– согласился тот.– И я не обещаю, что отвечу.
– Ваши боги... кто они?
Друид бросил на него короткий взгляд, в котором, как на миг показалось Дэмьену, проскользнуло замешательство. Потом отвернулся и закрыл дверь.
Снег шел всю неделю – с небольшими промежутками затишья, то сильнее, то слабее. Мариус еще трижды приносил Дэмьену лопату. Каждый раз ему приходилось ждать все дольше и дольше, потому что руки Дэмьена уже почти не слушались, а под конец недели его начало сильно лихорадить. Он апатично подумал, что так недолго подцепить воспаление легких, но потом успокоил себя мыслью, что если уж друиды смогли залечить его переломы за пятнадцать дней, то с такой ерундой они наверняка справятся без особого труда. Они больше не разговаривали: Мариус молча выжидал, пока Дэмьен справится с работой, и так же молча уходил. Дэмьен же и не особо стремился с ним беседовать. Ему было о чем подумать. Он часто вспоминал слова хозяйки «Черной цапли» о ее сыне, который, выйдя из-за серой стены, посмотрел на нее ясными глазами и сказал: «Прощай, мама». А еще ее домыслы о том, чем занимаются вейнтгеймские друиды. Но особенно много он думал о взгляде, который бросил на него Мариус, когда Дэмьен задал ему последний вопрос. Удивленный взгляд... и довольный в то же самое время – словно этот вопрос был правильный. Дэмьену казалось, что взгляд и был ответом, но его смысла он уловить не мог, как ни старался.
«Зачем я здесь, Гвиндейл?» – в который раз подумал он утром седьмого дня, лежа в расчищенном от снега углу колодца. Снег скопился на его голове и плечах и продолжал падать, укрывая его толстым холодным одеялом. В белом небе с хриплым карканьем носились вороны. Дэмьен подумал о себе как о манекене, вспоминая слова Мариуса, и попытался понять, как относится к такому заявлению. Манекен – это что-то... неживое... пустое... холодное... что-то, с чего слазит краска. Что-то, что ставят в парадных залах, заставляя принимать вычурные позы, а потом забрасывают на чердак. Он представил себе неровные ряды поломанных кукол, тупо уставившихся друг другу в лица, и его передернуло. Но видение не ушло. Он почти видел два обращенные друг к другу ряда голых кукол, застывших под залепленным паутиной потолком, бесцветных, бездушных, одинаковых. Иногда ему казалось, что он узнает их лица, но это почему-то пугало его, он несся вдоль безумно-безликого ряда и остановился лишь в самом конце и замер, глядя на две обращенные друг к другу фигуры, похожие и непохожие на все остальные: мужскую, с русыми волосами и шрамом через лицо, и женскую, неуклюжую, поломанную, с длинной рыжей косой...
Вечером седьмого дня Мариус, придя освободить Дэмьена из заточения, обнаружил его лежащим без сознания под слоем снега. Друид позвал людей, они принесли носилки, осторожно уложили на них горячего, как огонь, Дэмьена и так же осторожно понесли наверх. Когда они оказались в помещении, Дэмьен вдруг вздрогнул, застонал и, не открывая глаз, отчетливо проговорил: «Она смогла, они обе смогли, все смогли, почему я не могу?» Монахи на миг остановились, потом отправились дальше. Мариус пошел следом, старательно пряча удивленную, почти восхищенную улыбку, думая о том, что стоит предоставить этому адепту более длительный отдых перед следующим этапом. Он это вполне заслужил.
* * *
Диз приехала в Вейнтгейм пасмурным октябрьским днем, по-осеннему промозглым и по-зимнему холодным. Вейнтгеймский округ лежал в снегу, тяжелом и грязном, кажущимся лишь злобной пародией на снег. Внутри Диз было так же тяжело и грязно. Злобная пародия на настоящую Диз.
Она не знала, сколько времени занимают друидские инициации, а потому пребывала в скверном настроении. И предпочитала не думать о том, что будет делать, если, встретив Дэмьена, узнает, что он стал друидом. Шаг до смерти и шаг до святости. Так странно. И так трусливо. Должно быть, большинство друидов – малодушные мерзавцы, бегущие от возмездия таких, как она. Правда, Диз никогда не встречала таких, как она.
Девочка в синей тунике указала ей путь. Она давно не приходила, и Диз была почти обеспокоена. Но на этот раз девочка просто опередила ее – должно быть, шла другой, более короткой дорогой, и, когда Диз ступила на площадь у южных ворот Вейнтгейма, дикое чуждое существо стояло у дверей гостиницы под названием «Черная цапля», молча глядя на Диз.
«Сюда?» – спросила она, но не получила ответа. Мимо прогрохотала тачка, груженная старым тряпьем, едва не проехавшись Диз по ногам. Она отскочила, выругалась, тряпичник вяло огрызнулся и угрюмо потащился дальше. Здесь все были вялыми и злыми, словно осы, потревоженные во время зимней спячки. Город сам был злым и вялым. Слишком много черного и острого. И слишком чисто. Это казалось подозрительным.
Когда Диз повернулась к гостинице, девочки уже, разумеется, не было.
– Где тут у вас друиды обретаются? – грубо спросила она с порога.
Пожилая худющая алкоголичка, владевшая этим заведением, подняла от стакана слезящиеся глаза.
– Еще одна? – сухо осведомилась она.– Баба на этот раз. Ну-ну. Улов у них хорош в последнее время, ничего не скажешь! И везет мне на вас...
– Я спросила, где обретаются друиды,– резко перебила ее Диз.
Женщина уставилась на нее, ухмыльнулась чему-то и небрежно махнула рукой за окно.
Диз шла по городу, рассматривала людей, глядя на их хмурые лица с болезненным вниманием, охваченная сумасшедшей уверенностью, что сейчас встретит его здесь, среди этих улиц, может быть, в монашеской рясе, с пустым благочестивым взглядом,– но хоть бы даже и так... И что тогда? Что ты сделаешь тогда, Диз, если между ним и тобой встанет безумный религиозный закон? Сможешь ли ты убить его – так, как хочешь, как надо, чтобы все получилось,– зная, что однажды кто-то подойдет к статуе, у которой будет его лицо, и, коснувшись лба скрещенными пальцами, забормочет молитву? А, нет, не так – представь-ка лучше своих любимых братиков, свою обожаемую Миледи Маму и Милорда Отца, увидь их мраморные невозмутимые лица, услышь обращенные к ним воззвания, встань сама на колени, коснись скрещенными пальцами лба, зашепчи молитву... Шепчи: «Будьте благословенны, будьте благословенны и меня благословите, сволочи!!!»
А? Как тебе такая картинка?
Она остановилась, хохотнула, прижала ладони к лицу, пряча от редких прохожих преступную улыбку. И вдруг застыла.
Перед ней была стена. Непохожая на все остальное в этом городе, острое, темное, холодное. Светло-серая, выложенная крупными, плохо отесанными булыжниками. А прямо напротив Диз находился проем. Слишком маленький для ворот, слишком большой для двери. Но так или иначе – без створок.
Входи, если хочешь.
Она хотела. Очень хотела!
Потому что там, за стеной, был Дэмьен.
Она видела его. Он ее видеть не мог – кажется, он был без сознания. Его пронесли через двор на носилках, прямо мимо ворот, напротив которых стояла Диз. Она узнала его сразу: он страшно похудел, русые волосы у лба и висков взмокли от пота (в такой-то холод!), но Диз никогда не забыла бы этот шрам. Сейчас, когда Дэмьен лежал, запрокинув к небу пылающее лицо, рубец был виден особенно отчетливо. Диз на миг залюбовалась им, вспоминая, как лизнула лезвием его гладкую кожу, матовую в блеклом свете свечи, и тут же, стряхнув наваждение, рванулась вперед. Ее сердце гулко колотилось в груди, на этот раз – наконец-то – от радости. Потому что бездыханный Дэмьен, хотя и был одет в друидскую рясу, друидом еще не стал. Его одежда была желтой. Она помнила, как говорил ей когда-то заезжий пилигрим: желтое в монастырских стенах носят только адепты. Потому что желтый – цвет ярости.
