«Это ты рассказала ей обо мне? – внезапно понял он.– В самом начале, одиннадцать лет назад... Ты?!»
«Я всегда любила тебя».
Какое безумие – быть собой... Какой же смелостью надо обладать, чтобы решиться на это безумие… И порой приходится лгать себе, принимая за ложь чужую правду и за правду чужую ложь, чтобы вернуть себе себя – к добру ли, ко злу ли, но вернуть. Дэмьену понадобилось придумать Диз – отчаянную девочку-мстительницу, положившую свою жизнь ради любви тех, кого он убил. Он выдумал этот идеал, образ несуществовавшего более (если вообще существовавшего) альтруизма, образ жизни-за-других, и сделал ради этого образа то, чего никогда не сделал бы ради настоящей Диз и уж тем более – ради себя самого. Он шел навстречу Диз выдуманной; настоящая же Диз всегда шла за ним. Потому что она на самом деле была не тем «я», которым он стремился быть, а тем «я», от которого он бежал. Его «я» шло за ним, а он бежал от него. Бежал навстречу тому «я», которое не могло воскреснуть без преследователя. Ему была нужна эта иллюзия – чтобы питать собственное стремление к возрождению. Чтобы возродиться, надо стать пеплом; чтобы стать пеплом, надо сгореть. Не ненависть Диз была костром, на котором он сгорел,– ее любовь. Любовь не к нему. Любовь, никогда не существовавшая вне его воображения.
«Но у тебя ведь получилось, Гвин,– подумал он.– У тебя ведь получилось. И неважно – как... Больше не важно».
И что же теперь? Диз идеальная раскололась, рассыпалась, растаяла – она больше ему не нужна. Но ведь остается еще настоящая Диз. Та, которая ненавидела его одиннадцать лет, та, которая все еще хочет его убить. И неважно, что он – тот, кого она ненавидела,– уже и так мертв, что он никогда не был жив. Встретиться с ней – теперь уже в последний раз – предстоит теперешнему Дэмьену, и ему надо решать, чем закончится эта встреча, причем решать немедленно. Она попытается убить его, он это знал. Знал, что не хочет убивать ее. И знал, что хочет жить... и кто посмеет его в этом упрекнуть? Ведь он появился на свет всего минуту назад.
Дэмьен поднял голову, посмотрел на размазанные следы своей крови на кирпичной стене. Взглянул на ребенка, копошащегося у его ног, на снующих по своим делам людей, на двух всадников, с надменным видом проезжавших по дороге, на затянутое тучами небо, на барханы сугробов, громоздившиеся вдоль мостовой.
Все это было цветным.
* * *
Диз перестала плакать, отняла пылающий лоб от ледяных рук, встала. Порылась в карманах, бросила на стол несколько монет, с хлипким звуком упавших в разлитое вино. Шатко, спотыкаясь на каждом шагу, двинулась к выходу. Хозяйка, уже не раз видевшая постоялицу пьяной, бросила взгляд на стол, увидела деньги, успокоилась.
Диз в последний раз переступила порог «Черной цапли» и вышла на улицу.
Слезы жгли глаза, но она больше не пустила их на свободу. Хватит, довольно. Нет времени для слез. Ни для чего больше нет времени. Потому что Дэмьен уже почти стал вейнтгеймским друидом. Значит, ей надо спешить.
Спешить-спешить-спешить...
Да, она видела его. Да, она все почувствовала. Все поняла. Так что из того? Это ничего не меняет. Потому что нельзя остановить падение, когда до земли осталось два фута. Иначе зачем было падать?
Так, значит, теперь коса... Ее ведь надо отрезать. Все-таки надо... Потому что место их последнего свидания, которое они молча назначили друг другу в ту минуту, находилось за друидской стеной. Мост через мелкую реку, рассекавшую Вейнтгейм. Сейчас вода, должно быть, замерзла, и лед покрыт слоем снега.
Диз знала, что он придет туда. Почувствовала это в его ладони, в его зрачках, в его мыслях. Он тоже устал. Они оба так устали.
– Ну, вот ты и пришла,– радостно сказала девочка в синей тунике.
Она стояла у друидской стены, заложив руки за спину. Темно-синий подол вывалялся в грязи: должно быть, она заходила за стену – только там есть грязь. Только там, в настоящем мире.
– Да,– медленно сказала Диз.
– Теперь ты отрежешь косу.
– Да.
Она глубоко вздохнула, взяла косу, помяла в руках тугой золотистый шелк волос. Ей было почти больно.
– Очень скоро,– успокаивающе сказал девочка.– Уже совсем скоро.
Диз снова вздохнула, всхлипнула, закрыла глаза, чтобы не видеть этой теплой, безжалостной улыбки.
«Ты ведь тоже это почувствовала... правда? Когда он протянул мне руку... В нем совсем нет страха... нет ярости, нет злости. Он просто отказался от всего этого. Он... сумел. Господи, как бы и я хотела суметь. Но я ведь не могу. Я не могу».
– Он же не виноват,– одними губами сказала она.– Он ни в чем не виноват. И никогда не был. Я не его... не его ненавидела.
– Ох, Диз,– тихо засмеялась девочка.– Разве ты все еще не поняла? Когда ненавидишь – не имеет никакого значения кого.
Слезы снова потекли из ее глаз. Она просто не могла их сдержать. И, наверное, уже не хотела. Диз даль Кэлеби плакала, вынимая из ножен стилет, плакала, перехватывая косу у основания, а потом перестала плакать.
Больше просто не могла.
Коротко выдохнув, Диз полоснула кинжалом у самой головы, срезав косу под корень.
Она открыла рот, задохнулась от крика, но так и не закричала. Рухнула на колени, руками в снег, пока ее разум взвивался в почерневшее небо в сумасшедшем прыжке дикой боли. Потом, вечность спустя, подняла голову, открыла глаза.
Кроваво-красная коса лежала на белом снегу, словно мертвая змея.
Диз с трудом подняла руку, потрогала рассыпавшиеся волосы, короткие, жесткие. Оперлась о колено, встала, не отрывая глаза от истекающей кровью косы (или это просто ее волосы такие рыжие? Странно, никогда она не знала, что они такие рыжие...). И вдруг поняла, что все-таки заплатила Серому Оракулу.
Самым дорогим, что у нее есть.
– Все... все,– прошептала девочка в синем и прислонилась к стене. Кажется, у нее тоже ослабли ноги.
Диз с трудом оторвала взгляд от косы и посмотрела на нее. Девочка взглянула ей в глаза. Улыбнулась – слабо, вымученно, с тихим, усталым облегчением.
И медленно стянула с головы покрывало.
Диз знала, что увидит под ним. Никогда, ни разу за все одиннадцать лет девочка в синей тунике не показывалась ей с непокрытой головой, но Диз всегда знала, что под плотной белой тканью – огненно-рыжая коса длиной до колен.
Думала, что знает.
Под покрывалом не было косы – не было волос. Девочка в синей тунике стояла, устало и измученно улыбаясь, и Диз смотрела на нее, не в силах отвести взгляд от гладкого, белого, совершенно лысого черепа, лоснящегося на свету. Девочка какое-то время выдерживала этот тяжкий взгляд, потом шагнула вперед и протянула к Диз маленькие сухие ладони.
– Люби меня, ладно? – прошептала она.
Исчезни, думала Диз, ну исчезни же. Ты всегда исчезаешь, исчезни сейчас, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста...
