Осевшая в тине лодка, понятно, не шелохнулась, но Юлий не успел подивиться толком этой детской игре в плавание, как снизу будто ударило, все дернулись, хватаясь за борта. Лодка рывком подалась вперед. Сама собой, без участия шеста. Из близких зарослей камыша скользнули мохнатые тени и шумно плюхнулись у бортов. От этой поддержки лодка еще раз дернулась и затрещала, так что лодочник и сам едва удержался на ногах, взмахнув своим игрушечным шестом.
Лодка приподнялась в грязи, у бортов бурлило и чавкало. И Юлий, обомлев, разглядел мелькнувшие в тине глаза, короткие, словно сучок, рожки. Черти дружно наддали, суденышко пошло-пошло, все шибче – быстрее, чем успевал махать шестом лодочник.
Юлий покосился на спутников. Они хранили важное спокойствие, тем более изумительное, что все тряслось, дребезжал, мотаясь под лавкой, пустой котелок. Черти, облепившие лодку с боков, откровенно пыхтели и хлюпали, но лодочник не садился, изображая посильное участие в общей работе. Правда, дальше от берега лодка пошла ровнее, без судорожных толчков и подскакиваний. Попадались обширные плесы, пришлось взяться и за весло. Черти осели, показываясь все меньше. Верно, плыли в глубине, готовые подхватить суденышко на вязком месте.
Но и теперь, когда не было вокруг ничего, кроме залитой лунным светом воды, ушел в туман остров, никто из спутников и словом не поминал недавних помощников. И только по тому, как оживились люди, устраиваясь естественней и удобнее – без посторонних, можно было понять, что не один только Юлий испытал облегчение, когда черти ушли на дно. Сделали свое дело и канули, не попрощавшись.
Ночная пора и мерный всплеск весла в маслянистой воде располагали спутников к разговорам. Но Юлий отвечал односложно, стараясь только не выказывать обидного для спасителей пренебрежения. Нечто вроде легкой брезгливости в отношении к тем, кто взял себе в союзники бесов, следовало уравновесить соображениями о естественной благодарности, которую должен испытывать на месте Юлия всякий разумный человек. Так Юлий и сделал: разложил в должном порядке все заслуживающие внимания мысли, доводы и ощущения.
* * *
На заре они высадились в топком лесу, где застоялся дурманящий дух багульника, и здесь плутали, пока окончательно не посветлело. Тащившие мешок с тарабарскими книгами люди выбились из сил. Они давно бросили бы книги и самого Новотора, если бы Юлий не предупредил сразу, что останется в лесу насовсем, когда носильщики попробуют в очередной раз отстать и потеряться.
Усталые препирательства окончил близко запевший в лесу рог, все насторожились. Cпутники Юлия стали отвечать криками и скоро выбрались на лесную тропу, где встретили высланных на подмогу всадников. Решено было, что пешие остаются с книгами и с Новотором, чтобы пробираться своим ходом, а княжич спешит вперед с проводником (им был один из верховых, простой ратник в кольчуге) и с Ананьей – тоже лицом новым.
Ананья, ярко одетый тщедушный всадник, распоряжался с немногословной уверенностью, перед которой стушевался и старший из спутников Юлия, так и оставшийся безымянным. Невольно и Юлий присматривался к новому человеку повнимательней. Пустившись вслед за проводником по вихляющей среди сосен тропе, он часто оглядывался на спутника и, когда дорога позволила ехать рядом, убедился, что Ананья, по телосложению чуть ли не мальчик, давно вошел в зрелые лета. И уж во всяком случае, достиг знаменательного возраста, когда юноша или молодой мужчина начинает с особым тщанием следить за внешностью. Об этом свидетельствовали завитые мельчайшими кудряшками волосы; выбиваясь из-под шляпы, они как будто отдавали паленым железом, сами жесткие, как железо. Выпуклые губы – и особенно нижняя губа, слегка вывернутая, – свидетельствовали о свежести вожделений, а узкие, постоянно прищуренные глаза наводили на мысль о склонности к далеко идущим расчетам, которые – расчеты – только и умеряли вожделения. Великоватый, чтобы не сказать безобразный, нос, кончавшийся знатным бугорком, предвещал, возможно, ущемленное самолюбие.
Эти и другие того же рода, может быть, спорные наблюдения были, однако, чужды Юлию, отвыкшему от людей. Только тесное общение и опыт дают основу для верных или неверных предположений. Юлий не знал людей и потому, столкнувшись с таким исключительным человеком, как Ананья, никаких предположений не имел вовсе. Во взглядах, которые Юлий бросал на спутника, сказывалось простодушие – так можно разглядывать занятную редкость, внутренне устройство которой и назначение заведомо неизвестны.
Оторванный от последних придворных веяний, что Юлий мог сказать о сине-зеленом наряде спутника, мог ли он оценить изысканный вкус Ананьи? Невероятное количество разрезов, которые превращали пышные рукава куртки и штаны в некую портняжную загадку, числом своим и изяществом превосходили Юлиево представление о возможном и потому надолго повергли его в некое радостное изумление.
По росистым зарослям, поскакивая и порхая, вовсю чирикали птицы. Солнце не поднялось над лесом, но его мощные лучи, пробивались между верхушек; по низинам таился вчерашний еще туман. Все эти, хорошо известные Юлию чудеса блекли, однако, перед пышно цветущими лохмотьями щеголя.
Но предмет внимания, что бы он ни думал о лестной любознательности наследника, не позволил ему остаться в созерцательном восхищении.
– Меня зовут Ананья, государь, – напомнил он, поджав губы. – Ананья, – повторил еще раз, как бы делая этим внушение. – Я ближайшее доверенное лицо окольничего владетеля Рукосила. Легкомысленный и совсем не подходящий для леса наряд, который вызывает у вас повышенный интерес…
– Да? – пробормотал Юлий, пораженный проницательностью спутника.
– …Я должен был одеть по долгу службу и в силу целого ряда не зависящих от меня обстоятельств. Я не легкомысленный человек, государь. – Ананья приподнял шляпу. Для этого пришлось ему придержать лошадь – будучи человеком не легкомысленным, он оказался в то же время неважным наездником и не решился раскланяться на скаку.
Юлий тоже натянул узду. Дорога покинула лес, за неровным полем с тощими хлебами между обожженными остатками пней виднелись соломенные крыши.
– Едемте, мешкать не приходится, – тотчас попрекнул Юлия Ананья и показал на ответвление дороги – вдоль опушки. – Через четырнадцать верст этой дорогой мы достигнем охотничьего замка Екшень.
– Ага! – виновато сказал Юлий, выражая доброжелательной улыбкой готовность скакать в охотничий замок Екшень или любое другое место по выбору своего спутника.
Они тронули лошадей и пустились мягкой рысью по рыхлому, подернутому кое-где травой песку.
– Я оставил Екшень глубокой ночью и не могу знать, как обстоят дела на нынешний час, – сообщил Ананья со значением. – Вчера вечером великий государь Любомир Третий дал согласие удалить от двора княгиню Милицу, лишить ее всех прав и преимуществ, вытекающих из положения государевой супруги. Вы меня понимаете?
– Да, почти, – вежливо отвечал Юлий. – Только говорите чуть медленнее.
– Указ еще не подписан.
– Ага, – сказал Юлий, – если можно, повторите вот… насчет прав и преимуществ.
