Ананья повторил, ни словом не уклонившись от прежде сказанного, и продолжал там, где вынужден был прерваться:
– Указ не был подписан вчера вечером. Вы меня понимаете?
– Ага, – сказал Юлий. – То есть отец не поставил подпись. Правильно?
– То есть, если указ и до сих пор не подписан, всех участников заговора скорее всего ждет смерть.
– А вы участник заговора? – живо полюбопытствовал Юлий.
– Да, – строго отвечал Ананья.
– А я?
– И вы тоже.
– Занятно, – задумчиво пробормотал Юлий.
Ананья бросил на него взгляд и некоторое время словно бы затруднялся продолжать. Потом он начал еще более ровным, положительным голосом, медленно и как бы даже ласково проговаривая слова:
– Великий государь колеблется. То есть он еще не принял окончательного решения.
– Я понимаю.
– Решается судьба страны – это не сильно сказано. И ваша судьба, государь, тоже решается. Окольничий Рукосил надеется, что вы сможете оказать на великого государя… вы сможете его уговорить.
– Не уверен. Думаю, что не смогу.
– Многое уже сделано. Многое сказано. Поверьте, государь, окольничий Рукосил – о! – великий человек. Но и Милица, нечего скрывать, это сила. Вам нужно употребить все ваше красноречие. Решается ваша судьба, государь.
– Что же я могу сделать в таком случае? – отозвался Юлий, не запнувшись на долгой и сложно построенной фразе.
– Теперь я вас не понимаю, государь.
– Что я могу сделать против судьбы?
– Я говорю слишком быстро? – спросил Ананья.
– Нет. Слишком легкомысленно.
Ананья вспыхнул – краска не залила его лицо – вспыхнул белым, и от этого впечатление было еще сильнее.
Приглядываясь к расстилавшимся вокруг перелескам в ожидании надолбов и частоколов, рвов, насыпей и башней, Юлий запоздало сообразил, что вот эта вот каменная ограда, заключающая в себя купы старых лип и вязов, есть единственное оборонительное сооружение замка. Название Екшень всплывало откуда-то из глубин детской памяти и потому, как это часто бывает с оставшимися от детства представлениями, Юлий воображал себе нечто более внушительное, чем эта загородная усадьба, поименованная замком по недоразумению или, вернее, из ложно понятого уважения к ее владельцам. Всего лишь усадьба, большой дом под тростниковой крышей, которая назначена была придавать этому внушительному каменному сооружению известное сходство с хижиной. Крутая кровля, немногим не достигавшая верхушек столетних деревьев, указывала на достаточные размеры хижины; это сельское убежище могло бы вместить в себя не только вельможных пастухов и пастушек, но и все их стада, буде таковые бы оказались.
Праздные размышления Юлия прервал не забывавший о деле Ананья. Он предложил спешиться; коней оставили на попечение проводника и тот увел их в рощу. Покинув дорогу, боковой тропинкой прошли к сельскому на вид мостку, и дальше тропинка привела к стене, где была обитая железными полосами основательная калитка.
– Извольте подождать, государь, – прошептал Ананья, доставая ключ. – И будьте готовы всякий час.
Однако Юлий не долго томился в сырых кустах, где Ананья его покинул. Сначала он взобрался на валежину, пытаясь заглянуть поверх стены, но многого не увидел и стал присматривать подходящее дерево. Возбужденные голоса возле ручья заставили его переменить намерение. Всякий разумный человек поступил бы так же.
И Юлий, ощущая себя человеком разумным и предусмотрительным, осторожным, двинулся, скрываясь между кустов, на шум. Люди эти, что гомонили так громко и самозабвенно, были мальчишки. Они играли в горячую руку, как установил Юлий после достаточно длительного и вдумчивого наблюдения. То есть поставили перед собой упитанного мальчишку в кухонном фартуке и били его по вывернутой за спину ладони. При этом они неистово галдели, скакали и кривлялись, ничего не замечая вокруг. Должно быть, они сбежали с кухни или с конюшни и потому торопились веселиться.
Дружный смех при каждой ошибке неповоротливого малого, который и ошибался-то как-то смешно, на потеху товарищам, словно бы нарочно не желая угадывать того, кто нанес удар, – этот соблазнительный смех все больше и больше разъедал благие намерения Юлия оставаться в стороне, чтобы наблюдать обычаи и нравы людей. В конце концов, сообразил Юлий себе в оправдание, никто его тут все равно не знает.
Так оно и оказалось. Когда Юлий явился из ракитника, мальчишки оставили забаву и сбились кучей, вопросительно уставившись на чужака.
– Тебе чего? – с вызовом спросил один из ватаги, постарше и подлиннее, но хлипкий в плечах.
– Я смотрю, – миролюбиво сказал Юлий.
Но они, верно, никак не могли уразуметь, откуда Юлий взялся и какое отношение имеет к охотничьему замку Екшень. Имеет ли он то есть право кричать, грозиться, драть чубы и вообще водворять на место беспутных поварят, конюшенных и садовых мальчишек? На этот жгучий вопрос ответа не было. А Юлий, знавший жизнь с ее философически-тарабарской, отвлеченно книжной стороны, не понимал того затаенного испуга, который лежал в основании их видимой заносчивости.
– За показ денег не берут, – сказал вертлявый пацаненок с черными руками. И в хитрой мордашке его мало чего оставалось от естественных цветов, все там было шиворот-навыворот: щеки темные, а веснушки или какие-то пятна светлые, волосы и брови выгорели.
– За показ денег не берут, – подтвердил длинный. Но все их повадки свидетельствовали об обратном: мальчишки не возвращались к игре и все чего-то ждали.
А Юлий, мало полагаясь на свое знание слованского языка и человеческой натуры, счел нужным заметить:
– У меня денег нету, – и провел руками по карманам. Пожалуй, он гордился тем, как гладко изъяснил свои мысли по-словански. Но мальчишки не могли постичь этой гордости; они переглянулись, чего-то между собой сообразив, и в этот миг участь наследника престола была решена. О чем, конечно же, последний не был поставлен в известность.
– Хочешь с нами играть? – спросил длинный.
– Хочу!
Простодушная радость незнакомца не заставила мальчишек усовеститься.
– А сможешь? – строго спросил маленький и шустрый, у которого цвет лица был шиворот-навыворот.
– Я видел, как вы играете. Да я и сам знаю, – заверил Юлий, несколько волнуясь при мысли о предстоящем испытании.
– У нас строго, – заметил кто-то.
– Ты человек чести? – важно отерши рот, спросил длинный.
– Да! – заверил Юлий без колебаний.
– Мы все тут люди чести, – объяснил толстый в кухонном фартуке, от которого в близком расстоянии разило перегорелым жиром и чесноком.
Юлий кивнул, что безусловно принимает такое утверждение.
– Дал слово – держи его! – наставительно заметил остававшийся до сих пор в тени. Он был в коротких штанах, но без чулок и босиком. – Чтобы все было по-честному. Не мухлевать.
