– И это слова великого государя?! Супруга! Витязя! – воскликнула Милица с презрением.
– Нет, ты по-другому заговорила, – возразил Любомир, не расставаясь с облюбованной уже обидой. – Я вижу, что по-другому. С чего бы это, а?
Короткий, но много в себя вобравший взгляд, который Любомир подарил Зерзеню, показал тут, что у государя имелись сложившиеся уже представления на предмет «с чего бы это?» И все же Любомир как будто бы опасался тронуть Зерзеня – коснулся и обжегся.
– Я хотела бы понять, что здесь происходит, – вздохнула Милица.
– С чего же ты тогда озаботилась пропавшим указом?
– Я хотела бы понять, какое отношение к государевым указам имеет злостно нарушивший мои распоряжения княжич?
Рукосил поднялся с широкой, покрытой стеганым атласом лавки у стены:
– Государь, вам нужно принимать решение. Указ должен быть восстановлен.
Это вмешательство нехорошо поразило Любомира, который по свойству многих слабых людей обладал спасительной способностью, сосредоточившись на пустяках, отстранять от сознания крупные неприятности. По видимости, Рукосил и был той крупной неприятностью, которую государь совсем уж было упустил из виду, когда углубился в семейную перебранку с супругой.
– Государь! – Милица тоже поднялась и сделала те же два-три шага, что и Рукосил. – Государь! Я хотела бы переговорить наедине.
– Ни в коем случае, государь! – властно возразил Рукосил.
То была необыкновенная, хотя и рассчитанная наглость.
А возмутился Зерзень.
– Что это значит?! – вскинулся, хватаясь за меч, дворянин Милицы.
Если при грубом возражении окольничего Любомир болезненно скривился, то тут он просто передернулся – слишком звонкий и слишком страстный голос непрошеного защитника запечатлелся в лице государя искаженной гримасой. Милица и Рукосил, каждый со своей стороны, подступили еще ближе, они бдительно следили друг за другом.
– Так вы хотите указ? – спросил Любомир с дурным смешком. – Оба хотите указ? Указ вам…
– Государь, – сказала Милица, слишком взвинченная, чтобы выслушивать этот жалкий лепет, – велите удалиться посторонним.
– Это невозможно, государь, – возразил Рукосил.
Между тем, подобострастно изогнувшись, словно бы не в силах противостоять ясно выраженному желанию государыни, попятился к выходу Ананья. Отступая задом, он несколько раз еще изогнулся прежде, чем скрылся в боковой двери. Успел ли он при этом обменяться взглядом с Рукосилом? Надо думать, успел, хотя нельзя было сказать с уверенностью, как именно и в какой миг взаимопонимание состоялось.
Зерзень опять схватился за меч, готовый обнажить его по первому знаку – неизвестно только, от кого он ждал этот знак.
– Что это значит?! – повторял он, в возбуждении не находя других слов.
Великий князь что-то соображал, обегая глазами присутствующих, а Милица уже сложила в уме несколько резких слов, что видно было по исказившемуся злобой лицу… Дверь, едва закрывшаяся за Ананьей, растворилась и на пороге явилась еще одна Милица. Та самая, весенняя.
Она остановилась, вперив невидящий взор в пустоту.
– Вот что это значит, государь, – объявил Рукосил.
Только вряд ли это было достаточное объяснение. Какое-либо объяснение вообще.
Прозрачная накидка на голове той Милицы, что переступила порог, весенней, соскользнула с гладко уложенных волос и, не зацепившись на плечах, – на пол. Женщина не шелохнулась, чтобы ее удержать.
Другая Милица, более напоминавшая собой жаркое лето, сделав усилие, вышла из неподвижности и шагнула навстречу двойнику. С налету, всей хлесткой пястью отвесила она вдруг жесточайшую оплеуху. Весенняя пугливо дернулась под ударом.
В осевшей тишине прозвучал голос Рукосила:
– Какая непринужденность!
– Теперь я понимаю, да! Теперь понимаю, – пробормотал Любомир, хотя растерянный, ошеломленный вид его служил ненадежным доказательством такого обязывающего заявления.
Теперь, когда обе Милицы стояли друг против друга – одна с горящими глазами, хищно раздувая крылья носа, другая – бесчувственно обомлев, – теперь разительная противоположность двух Милиц была совершенно очевидна. Так же как и полное телесное сходство женщин.
Разомкнув губы, Любомир переводил взгляд с одной на другую в напрасном усилии на ком-нибудь из двух остановиться.
– Сестры, – сказал он полуутвердительно.
– Нет, – возразил Рукосил. – Хуже, государь. Много хуже.
Двусмысленные эти слова отозвались в смежном покое звоном железа – в зал ввалилась стража: нагрудники, наручи, кольчужные оборки, бердыши, жестко распушенные усы, бороды и колкий взгляд из-под низкого шлема. Латников вел благообразный бородатый малый с важной строгостью взора. Это и был, очевидно, начальник стражи Дермлиг. Вместо шлема голову его покрывала шапочка с перекрученным страусовым пером, торчащим назад на длину вытянутой руки. Легкий полудоспех, казалось, служил изящным дополнением к яркому наряду: из-под железных пластин с золотой насечкой выбивались разрезы и ленты.
Начальник стражи сжимал в руке сложенный пергамент. И словно запнулся – взглядом тоже, когда обнаружил перед собой двух мало чем отличных государынь. Еще сделал он крошечный шажок и развернул указ, чтобы свериться с полученным распоряжением. Приказания содержались на обеих сторонах листа.
– Действуйте, Дермлиг! – с тихим злорадством в голосе сказал великий князь.
Служилый, как видно, не любил шутить. В строгом лице его, отличавшемся жесткими правильными чертами, в холодных глазах нельзя было найти признаков, указывающих на предрасположенность к неуместной, несвоевременной и неблагоразумной шутке.
– Государь, – сказал он, с большим достоинством приподнимая шляпу вместе с колыхнувшимся пером, – этот указ, на нем стоит ваша подпись, мне передал повар Малей Лязло, черный повар, людской кухни. А Малей получил его от поваренка…
– Вы получили указ? – оборвал Дермлига князь.
– Получил, – подтвердил служилый, зыркнув невольно в пергамент.
– Там стоит моя подпись? – с каким-то необъяснимым, накипающим бешенством переспросил Любомир.
Дермлиг два раза перевернул пергамент, с преувеличенным вниманием всматриваясь в письмена; на лбу его проступила испарина.
– Государь, – сказал он, наконец, с упрямой отвагой в голосе. – Здесь стоит ваша подпись. Две подписи. Но Малей Лязло не стоящий доверия человек, дрянь. Он давно пропил совесть, ему нельзя верить…
– Ни слова больше! – вскричал Любомир, хлопая по столу. – Действуйте по указу! Хватит болтать!
– Я хотел бы…
– Действуйте! – теряя остатки терпения, взрычал великий князь и схватил со стола грязный сапог.
