— Десять тысяч лет! — проникновенно объявили они и начали пятиться к выходу.
Надо подумать, сказала себе Золотинка и под этим предлогом оставалась в неподвижности четверть часа, убаюканная голодным дурманом и слабостью. Еще некоторое время понадобилось ей, чтобы склониться к мысли, что хорошо бы встать и поискать съестного.
Она принюхалась, пытаясь уловить кухонные запахи, проникающие повсюду в обеденную пору ароматы жареного и пареного, тонкий дух горячего супа… Но, увы, ничего этого не ощущалось. Все перебивали отдающие мылом и розами благовония. Приподнимая занавески окна, в комнату врывалась речная свежесть. Слышалось размеренное уханье сотенной ватаги гребцов, которые, как догадалась Золотинка, выбирали якорный канат. Чтобы сняться с мели, корабельщики завели якорь за корму, и теперь кузов насада содрогался от повторяющихся усилий работных людей.
Ладно, утешилась Золотинка, если обед уже был, то ведь это еще не конец, надо ожидать ужина. Не оставят же они принцессу Септу без ужина, если не пожалели на нее столько шелка, золота и узорочья. Золотинка встала.
Назначение той двери, что поуже, возле борта, она знала, и там нечего было искать. Другая дверь открывалась в длинный сплошь отделанный лакированным деревом проход, который смутно помнился ей по вчерашнему дню. Свет поступал сюда сверху через цветные стекла. Крутая лестница направо вела на палубу, но Золотинка, справедливо усомнившись в том, что на палубе дадут есть, двинулась вглубь прохода, где за рядами дверей по обеим сторонам угадывались невнятные голоса.
Кажется, здесь… она толкнулась и, переступив порог, очутилась в просторном низком помещении в четыре света — на большом, как лужайка, ковре ползали среди раскиданных игрушек принцесса Нута в шароварах и Юлий, тоже одетый по-домашнему, в легкой коротенькой курточке и тонких штанах. По обочинам ковра, занимавшего все пространство комнаты, ожидали распоряжений служанки.
— Десять тысяч лет! — сказала Золотинка по-мессалонски, потому что на Юлия и Нуту нечего было рассчитывать: занятые игрушками, они не проронили ни слова, уставившись на принцессу Септу в глубокой, обстоятельной задумчивости.
Тогда Золотинка решила, что хорошо будет подойти к Нуте и поцеловать. Но остановилась на полпути, словно запнувшись взглядом об этом лишенное бровей личико, в котором почудилась ей спокойная уверенность, что принцесса Септа именно так и поступит.
Верно, Нута, худосочная девочка с узкими плечиками и едва приметной грудью была сыта. Она завтракала — один раз и второй, а, может, и третий, лениво поковырявшись в каждом блюде, — она сполна получила причитавшееся ей на утро число поцелуев. Верно, сообразила тут Золотинка, служанки умели восхищаться не одной только внучатой племянницей ныне царствующего государя Феногена, но и прямой его внучкой тем более. Достоинства Нуты не остались без внимания. Она уже ничего не хотела. Даже ласки. Бледное это личико с начисто выбритыми бровями, с выбритым лбом и висками, так что оно казалось совсем голое, как у новорожденного, — бледное это личико редко оживлялось радостью.
А играли они — принцесса и княжич — сами в себя: в принцессу и княжича, обнаружила не без удивления Золотинка, когда присмотрелась к куклам.
Она опустилась на ковер возле игрушек. Тут, следуя полосе синих узоров, стояли друг за другом изумительно точные подобия насадов, ладей и каюков… лайбы, обласы, дощаники, паузки — множество прекрасно оснащенных для плавания по извивам ковра судов. Обнаженные гребцы по пять в ряд замерли в положении «суши весла!», но каждое мгновение готовы были пустить их в ход. На боевых площадках узких ладей теснились вооруженные копьями и луками воины. А на великокняжеском насаде, огромном корабле длиной с доброго борова, Золотинка обнаружила престол; там-то и находились в окружении блистательного сообщества приближенных царственные жених и невеста.
Золотинка оглянулась на Юлия. Наверное, он ждал этого взгляда — щеки его румянились краской.
— Здравствуй, — сказал он.
— Здравствуй, — мягко ответила Золотинка, благодарная за это смущение. — Ты все тут знаешь, где бы поесть, а?
Он выслушал с напряженным вниманием и ответил:
— Это строители делали образцы под большие корабли, видишь. А Нута придумала играть. Она так веселится, когда насад садится на мель.
«Веселится», покосилась Золотинка на принцессу, не слишком ли громко сказано?
— Да, и вот беда, видишь, — продолжал Юлий, — тебя-то на палубе нет. Никто не предполагал, что понадобится еще одна принцесса. Забыли тебя изготовить. И боюсь, что поправить дело уже трудно. А если повысить чином одну из придворных дам, — он показал на палубу судна, где толпился готовый ко всякому употреблению народец, — то это ведь будет несообразно истине.
Кажется, он усмехнулся. Несомненно, усмехнулся. И вообще он говорил так гладко, что нужно было напомнить себе, что это разговор в никуда, без собеседника. Если только княжич… если только княжич не придуривается, подумала вдруг Золотинка. Она не удержалась повторить попытку.
— Где бы поесть, — сказала она и пошлепала пальцами по губам.
Он добросовестно силился понять… но отрицательно помотал головой.
Поняла, как это ни удивительно, Нута. Мессалонская принцесса вслушивалась в разговор с таким напряженным вниманием, что Золотинка довольно скоро уж заподозрила, что Нута, быть может, кое-что понимает в слованской речи, если не все, то через слово. Но трудно сказать, отметила ли Нута для себя неожиданную говорливость Юлия и непринужденность принцессы Септы, вчера только объявившейся из забвения, — умела ли Нута подмечать эти частности, которые не могли бы миновать внимания умудренной женщины, — в лице ее и в повадках, во всяком случае, нельзя было уловить ничего особенного. Так что если Нута не обмолвилась до сих пор ни словом и вовсе не торопилась принимать в игру троюродную сестру Септу, то ничего определенного из этого еще нельзя было вывести. Принцесса Нута разглядывала свою сомнительную сестру с тем бесстрастным любопытством, с каким засевший на безопасной веточке зверек следит за всем, что происходит под деревом.
Соскользнув, наконец, с этой своей веточки пониже, она подсела к игрушечному насаду и подвинула в сторону дворян и дворянок — весьма пренебрежительно. Так что часть беспомощных под царской рукой людишек повалилась за борт и осталась там без особой надежды на спасение. Нута удалила решетчатую крышку трюма, чтобы запустить руку в корабельное нутро. Оттуда последовали на свет соразмерные куклам столы, стулья, бочки, корзины, сундуки и ящики. А в корзинах — бог ты мой! — чего только не было! Фарфоровые окорока, деревянные хлеба и уже готовые блюда с зажаренными поросятами из отменной с хорошей румяной корочкой глины. Россыпью прятались в трюме арбузы и дыни, блестевшие столь подозрительно, что можно было думать, будто они изготовлены из цветного стекла.
— Где бы поесть, — замедленно произнесла Нута по-словански, повторяя Золотинку. — Будем есть. Кушать. Обед. Еда. Харч.
А Юлий лежал, опираясь на локти, и уже не обращал внимания на игру.
