— Напрасно стараетесь, — молвил Юлий не без упрямства.
Золотинка опустила руки, и посланник потемнел, расстроенный этим легкомыслием.
— Ладно, — вздохнула Золотинка. — Если княжич выйдет из комнаты, вы сумеете увлечь его к учителю?
— Если выйдет?
— Ну, выбежит. Выскочит.
Посланник лишь только крякнул, не очень понимая, к чему барышня клонит. Но Золотинка не стала объяснять.
— Увы, ты этого заслужил. По совокупности, — сказала она Юлию со вздохом. А тот только и успел, что повернуться навстречу, как Золотинка заехала пощечину во весь размах.
Он вскочил… Но не мог же ответить тем же! Застыл, удушенный и обидой, и яростью.
— Мне кажется, ты и сам бы себе не простил, если бы не пошел к больному учителю, — сказала ему Золотинка мягко. И просто грустно. — Потом ты все поймешь. Теперь иди.
Прыснув бешеным полусловом, Юлий бросился к выходу, посланник опрометью — за ним.
Тут только очнулись служанки и бросились спасать хозяйку — Нута разевала рот, потрясенная до безгласия. Ее подхватили со всех сторон, заголосили, словно принцесса тонула; вломилась в комнату толстая женщина-толмач, в круто выгнутых бровях ее взметнулся вопрос.
— Что случилось? — молвила она, вытирая губы, кажется, они были в чем-то сладком.
— Дайте мне что-нибудь поесть, наконец, — устало сказала Золотинка.
Мамка спросила по-мессалонски, но Нута не отвечала, замкнувшись в своем недоумении; потом сердито высвободилась, служанки смолкли и виновато отошли в сторону, ограничившись несколькими словами.
И мамка, подумав, вынуждена была вернуться к Золотинке:
— Вы хотите персиков, принцесса? — спросила она так, словно это и была единственная причина переполоха.
— Я хочу есть.
Мамка, очень толстая и сытая женщина, не совсем все ж таки понимала.
— Вы не хотите персиков, принцесса?
— Хочу, — тяжко вздохнула Золотинка.
Прошла неделя и Золотинка отъелась. Но это было, разумеется, не главное событие недели. Каждый шаг Золотинки стал событием. Не только обед под сладостные уговоры скрипок, не только ужин в многоцветии затейливых фонарей, но и самый выход на палубу перед почтительно склонившимися придворными, всякий разговор, взгляд и ответный взгляд, рассеянный за спиной говор, земной поклон седого вельможи — все приобретало значение. Ошеломительно яркая обыденность сливалась в сплошное, сбивающее с толку сверкание, в котором трудно было различить частности. Так тесно, без зазора подступали друг к другу события, что по прошествии дней Золотинка не могла отличить один час и день от другого.
Все это время Юлий не показывался на насаде невесты и было объявлено, что легкое недомогание удерживает его на своем корабле. Тогда же распространился слух, что учитель Новотор Шала, единственный толмач наследника, посредник его с миром, при смерти. Это был именно слух, придавленный и негромкий, никем открыто не признанный и потому даже как бы неприличный. Легкое недомогание нисколько не противоречило правилам придворного обихода, чего нельзя было сказать о недомогании тяжелом, о болезни, которую хороший тон как будто не совсем признавал… но смерть… Смерть никак не вязалась с обычаями и установлениями благородного собрания, она пребывала где-то там, в том низком, убогом мире, где влачили свое существование серые работные люди. Известие «при смерти» прошелестело и развеялось, как не бывшее. А полученная Юлием оплеуха и вовсе не упоминалась среди имевших место событий.
Потому, может быть, Золотинка и краснела, когда вспоминала несчастное происшествие. То, что она испытывала было не раскаяние, тем более не страх последствий, а стыд. Стыд и ничего больше; доводы разума не имели тут никакого веса. И что бы ни происходило, с тайной саднящей болью она все время помнила, что Юлия нет. Трудно сказать, какое место в недомогании княжича имела полученная им пощечина, иногда Золотинке казалось, что решающее.
Но если Юлий отшатнулся и исчез, совсем иначе складывались Золотинкины отношения с Нутой.
Принцесса Нута, определенно, путалась в обычаях чужой страны и не могла определить для себя насколько основательны притязания Септы на высокородное право отвешивать пощечины чужим женихам. Она оставила этот вопрос без разрешения, хотя, наверное, не вовсе его забыла. Другое дело погром игрушечного насада, то была прямая обида и можно было ожидать, что погром оставит в игрушечной Нутиной душе глубокое впечатление. Скорее всего, так оно и произошло. Только впечатление это оказалось почему-то в пользу Золотинки.
Как ни странно, Нута искала общества Золотинки и, возражая по пустякам, исподволь попадала под ее влияние. Скоро Золотинка не без удивления обнаружила, что Нута держит ее за руку и невзначай, исподтишка, бросает на нее долгие, исполненные вопроса взгляды. Что-то такое происходит в замкнутой ее, холодной как будто душе из-за чего осторожно и боязливо, прячась иногда и отступая, раскрывается она Золотинке навстречу.
Уже на третий день после появления принцессы Септы Нута поднялась на палубу в таком ошеломительном платье, что повергла в немое благоговение все блистательное сообщество. Детское ее личико хранило бесстрастное выражение, когда она остановилась на первой ступеньке рундука перед престолом, давая себя оглядеть.
Нутовы портные распороли подол платья спереди и сзади по самый пах. Точь-в-точь как у Золотинки, когда она явилась сюда, растерзанная палачом. Благородные девицы и женщины с обеих сторон, мессалонской и слованской, притихли, изучая это смелое новшество. Мужчины не смели изучать его столь же пристально, но тоже не обходили подол вниманием.
На следующий день еще две мессалоночки появились в разрезанных до последней крайности платьях. После этого швы затрещали и у слованок. Прошло немного времени и, кажется, одна только Золотинка сохраняла среди этого поветрия верность старозаветным платьям без всяких значительных улучшений. Наряды же все ее были Нутины, мессалонские или вновь подаренные женихом, но перекроенные и удлиненные на Золотинку.
Утром, едва проснувшись, немытая и нечесаная, в одной рубашке, оставив свои роскошные покои, Нута молчаливо проскальзывала в маленькую комнатку Септы и ныряла к сестре в постель. За Нутой тянулись с полдюжины служанок с гребнями, тазами, кувшинами и шкатулками. Несли наряды, зеркальца, помады и притирания. И еще две девушки подгадывали случай, чтобы услужить Септе. Получалось невероятное столпотворение при том, что рядом пустовала просторная спальня Нуты.
Вчерашние шаровары и рубашка оставались в небрежении — одно, другое и третье. Разнообразие расцветок, тканей, отделки, покроя, всякого рода украшений, узорочья… платки, ширинки, кружева, пристяжные воротнички и сменные рукава, ленты, пояса, заколки в бесчисленных сочетаниях — все это скоро утомляло Золотинку, она уставала различать. Путалась и Нута, она возвращалась к однажды примеренным платьям и девушки принимались ворошить снятые и отвергнутые наряды.
