— Здравствуй, Золотинка, вот как мы встретились! — сдержанно удивилась Зимка. — Что же ты тут делала?
— Все это время, — въедливо уточнила Колча.
— За занавеской! — ужаснулась в свою очередь и Торчила.
Все трое пожирали принцессу глазами, а истукан, нисколько не колеблясь, держал ее охапкой вместе с занавесью и медная рожа его с нечищеными зелеными глазами хранила пустой, ничего не говорящий оскал.
— Я жду хозяина, — сказала Золотинка.
— Зачем ты пряталась? — возразила Зимка. Настороженный взгляд ее ничуть не смягчился. Зимка как будто бы соображала, чего держаться, чувствительные воспоминания родительского дома, под крышей которого они свели знакомство, не принимались при этом во внимание.
— Зна-аете что, — протянула Колча. И так она тянула, невыносимо тянула эту клейкую тягомотину, что Золотинку передернуло. — Зна-аете что-о… ведь что я скажу: радоваться надо, что живы остались. Она-то ведь за спиной притаилась.
— Я ведь как прилетела, — всполошилась вдруг и Торчила, — а книга-то глядь! Открыта. Она по хозяевой книге читала.
— Вот оно что! — многозначительно молвила Зимка. — Хозяина хочет обойти. Государится, — нашла она ключевое слово. — Ставит себя выше хозяина.
Потрясенные чудовищным предположением, ведьмы переглянулись.
— А ведь надо, знаете что, остричь ей волосы, чтоб неповадно было! — оживилась озлобленная Колча. — В лохмах ведовская сила.
Невежественные сестрицы, как видно, разделяли это дикое суеверие. Зимка безотчетно скосила глаза на нижний рог своих ставших полумесяцем волос, Торчила тронула необъятный чепец, с удовлетворением ощущая, что и у нее под этим что-то имеется. Не без этого. Да и Колча как будто не видела оснований стыдится своих жидких косм, которые торчали вокруг засушенной головы, как слипшийся цыплячий пух. Внезапный замысел обкорнать роскошную Золотинкину гриву помимо всего прочего отвечал той затаенной недоброй ревности, которую испытывали ведьмы к принцессе, подозревая ее — справедливо или нет — в особых отношениях с хозяином.
— Зажми-ка ей руки, Порывай! — сказала Колча, не оставляя товаркам времени для раздумий.
Торчила получила распоряжение искать ножницы или бритву, а Зимка сочла уместным выразить Золотинке нечто вроде сочувствия.
— Мы делаем это по вынужденному размышлению, — сказала она не совсем понятно, но как будто бы с намерением утешить. — Что же еще остается, раз ты спряталась за занавеской?
— Лучше меня не трогайте, хуже будет, — хмуро ответила Золотинка. Однако она не имела возможности объяснить им, что именно будет хуже, и, понятно, ведьмы не вняли предупреждению.
— Порывай! Держи крепче! Держи же! — деятельно распоряжалась Колча.
Как тут было сопротивляться? Истукан перехватил девушку за локти, зажатая вместе с грубо скомканной занавесью Золотинка смирилась.
— Зимка, — сказала она только, — как ты после этого в глаза мне посмотришь?
— У меня есть кому в глаза глядеть! — огрызнулась Зимка, необыкновенно обозленная кротким упреком.
И, верно, Золотинка, недолгая ее подруга, не попала по случайности в круг лиц, особо назначенных для того, чтобы смотреть им в глаза. Зимка избегала взглядом подругу, догадываясь, может быть, что не то делает, и ожесточалась от этого еще больше. Колча злобствовала по самой своей природе, из потребности выместить на девчонке все свои жизненные обиды и разочарования, не могла она простить соплячке старой своей глупости — крепкого удара по голове, которым свалила когда-то девочку на песок с криком «аминь, рассыпься!» Что касается покладистой Торчилы, то она по свойственным ей добродушию и миролюбию тянулась за товарками.
Золотинка умолкла и уж не обронила ни слова, когда явились ножницы. Платок развязали, прочь полетели заколки и хлынуло тусклое золото. Был это миг, когда ведьмы дрогнули, переглядываясь.
— Налысо! — сухо распорядилась Колча, предупреждая отступничество своих сообщниц. — Под корень!
Защелкали ножницы и посыпались, опадая волны. Иногда, приподнимая веки, Золотинка видела рядом с собой Зимку, лицо у подруги было не злое, а озабоченное, застывшее. Когда Золотинку выпустили, ничьи руки не шарили больше по голове, она ощутила, что затылку холодно.
— На! — сердито сказала Зимка, подсовывая зеркало.
Золотинка увидела нечто несуразное с оттопыренными ушами. Дикие больные глаза. И неправдоподобно густые брови — ненужная роскошь на голой, что пятка, голове.
— Отрастет! — сказала Зимка, убегая взглядом.
Осыпавшиеся волосы лежали вкруг пояса на складках занавеси и на полу. Их было неожиданно много.
Но содеянное как будто не удовлетворило ведьм. Они и озлобились, и потерялись, не зная, что дальше. И, может быть, мысль о хозяине, давнее подозрение о каких-то особых, надо думать, постельных отношениях хозяина и принцессы Септы, нехорошим беспокойством уже вошла в разгоряченные головы.
— Утопить и концы в воду, — прошептала вдруг Колча для всех явственно. Но одного взгляда на подельниц, на их застывшие, сразу отчужденные лица, достаточно было ей, чтобы досадливо смолкнуть.
Немного погодя сороки все ж таки потянулись друг за другом в соседнюю комнату и принялись там шушукать, внезапно обескураживая друг друга крикливыми замечаниями. Золотинка не слушала, в осторожных объятиях Порывая она имела возможность отряхнуться и выгрести волосы из-за ворота. Она страшно утомилась и пыталась дремать, притулившись к холодной груди болвана.
Разбудил ее — если только она и вправду заснула — скрежет когтей по дереву, требовательный клекот. Шумно взвилась и хлопнула оконная занавесь — в комнату ввалился орел, подлинные размеры которого можно было осознать не раньше, чем он вскинул крылья, нерасчетливо шаркнув концами по противоположным стенам помещения. На хищно изогнутый клюв его можно было бы, кажется, и быка подвесить. Железные когти разве что доски не пробивали, когда орел со стуком переступал по полу.
Смятение, охватившее испуганно заметавшихся сорок, ясно говорило, что явился хозяин. Ударом крыла он сшиб табурет с объедками, испуганные ведьмы бросились подвигать стулья, чтобы орлу было где повернуться. А Порывай, прихватив Золотинку поперек живота — истукан вовсе не ощущал ее как обузу, потащился в смежную комнату к большому железному ящику с таким же точно орлом, который был образцом для оборотня.
Здесь у ящика и произошло обратное превращение. Орел-оборотень сунул клюв в клетку, чтобы коснуться двойника, истукан озарил их желтым светом Асакона, и Рукосил скинулся вновь самим собой.
Рукосил во всем великолепии гнева! В алых чулках, где были железные птичьи ноги, в полукафтане с пышными разрезными рукавами, что колыхались, будто перья. И повел взглядом, в котором оставалось больше звериного, чем человеческого. По клеткам метались и стрекотали встревоженные птицы.
— Так! — зловеще сказал он и поднял свечу, чтобы оглядеть зажатую в лапах болвана Золотинку.
