— Не знаешь?
— Не знаю ничего, кроме того, что это твой названный отец.
Золотинка заколебалась. Неизвестно по какой причине она никогда не думала о Рукосиле, как о лжеце.
— Поплева сопровождал Миху в путешествии по реке, — сказала она уже по-другому, без вызова.
— Видишь ли, — отвечал Рукосил как бы даже дружески (несмотря на то, что Золотинка оставалась в железной западне). — Видишь ли… Миха Лунь попал ко мне через третьи руки. С ним случилась обычная неприятность, которая преследует самонадеянных волшебников известного пошиба — западение. Ты знаешь, разумеется, — это когда оборотень нежданно-негаданно и в самый неудачный для него час скидывается в собственное естество. С Михой это случилось прямо на заставе, наверное, от страха. Когда я имел наконец с ним свидание в подвалах Казенной палаты, прошло уж две или три недели после несчастья.
— Как же тогда к тебе попал Асакон?
— Пусть это останется моей маленькой тайной, — небрежно улыбнулся Рукосил, и с этими словами забрал, наконец, у Порывая волшебный камень., Болван разогнул палец, чтобы хозяин мог стащить перстень. Теперь у Рукосила было два волшебных камня — по одному на каждой руке, желтый Асакон, и красный камень, неизвестный Золотинки по имени. — Это будет моей маленькой тайной, — повторил он, протянув руки, чтобы видеть оба сверкающих перстня сразу. — Кстати, я очень рад, что мы перешли на ты, — заметил он еще, не поворачиваясь к пленнице.
Стена. В стену Золотинка уперлась, не имея ни малейшего понятия, как продвигаться дальше. Несколько часов назад она проникла в эти покои со скоропалительным намерением вступить с Рукосилом в переговоры. Переговоры казались возможны, пока Золотинка в своей позолоченной самоуверенности видела себя соразмерной величиной: там Рукосил — здесь принцесса Септа! Сорокины пересуды и все, что произошло потом, вернули Золотинку на место, всем своим маленьким существом она ощутила, что торг невозможен. Сюда можно придти для того, чтобы сдаться. И служить. Здесь все берут целиком, не оставляя ничего своего. Торг невозможен, только простой размен: отдать свое полностью, чтобы по соизволению хозяину получить частичку чужого. Может статься, этого чужого дадут много, больше, чем даже предполагаешь, дадут — хоть захлебнись, только никогда уже не вернут твое.
Это нужно уяснить заранее, до того, как переступишь порог или влезешь в окно. Нельзя отдать себя понемногу или чуть-чуть, как бы не взаправду, — Рукосил возьмет все.
— Скажи своему болвану, чтобы пустил меня в самом деле! — сказала она по возможности небрежно.
Рукосил будто не слышал.
— И кстати, ты училась волшебству по каким сочинениям? — спросил он вдруг, снова вспомнив недопитый стакан.
— Я не училась, — хмуро отозвалась Золотинка. Она устало навалилась на подставленную Порываем опору. — Правильной науки я не прошла. Мне знакомы только «Немая книга» Лулия и «Хроника двенадцати врат».
— Как? — хмыкнул Рукосил. — Ты наловчилась привораживать рыб по книге этого безмозглого интригана? Занятно. Это и само по себе походит на чудо. Что ты еще умеешь?
— Ничего, в сущности.
— Ни-че-го, — протянул Рукосил, раздумчиво перебирая каждый звук, и пригладил бородку, чтобы заострить ее еще больше. Теперь, когда приступ неистовства прошел, можно было заметить, как чародей измотан: глаза окружала нездоровая синева, щеки запали. Видно, выпал ему большой перелет и дурные хлопоты. — Ты разобрала что-нибудь в «Дополнениях»?
— Нет.
— Искала ключ?
— Искала.
— Ошибаешься, ключ не нужен. — Он обратился к книге. Золотинке не трудно было разглядеть, что письмена появились сразу, как только волшебник принялся листать.
С третью долю часа чародей сосредоточенно полистывал и читал, не вспоминая заточенную в руках истукана девушку. Но, захлопнув книгу, сразу к ней обернулся.
— Соберись с духом, — сказал он беспристрастно и строго. — Тебе предстоит испытание. Главное в твоей короткой жизни, возможно, последнее.
Глаза, погруженные в синеву утомления, бестрепетно сомкнутые губы — они не лгали. То, что двигало сейчас Рукосилом, было больше, значительнее пустого желания позабавиться испугом беспомощной девушки. И такая строгость чувствовалась в выражении лица, в законченных, собранных движениях, что можно было вообразить, будто опасность, которую он имел в виду, грозила волшебнику не в меньшей степени, чем Золотинке.
Она не умела собраться с духом, но испугаться тоже не находила сил. Нравственная усталость, замешанная на какой-то придавленной лихорадке — вот, что она испытывала. Не то же ли чувствовал Юлий, утверждая, что бросится в пропасть, подумала она вдруг с пронзительным сожалением.
Рукосил надвинулся, но дыхание его не ощущалось. Зажав Асакон щепотью, он провел его, не касаясь, вдоль Золотинкиных губ и в желтых двоящихся гранях камня затеплилась жизнь.
— Ты хочешь зарядить об меня Асакон? — спросила Золотинка пересохшим голосом.
— Вроде того, — отозвался он, не отвлекаясь.
Поднял камень выше, вдоль переносицы на лоб, крестообразно его расчертив, и с той же всепоглощающей сосредоточенностью повел его дальше, обнося стриженное темя, виски, затылок. Потом спустил Асакон на грудь, к сердцу.
— Держи крепче! — жестко велел он Порываю. Между словами была глухая тишина. — Перехвати, чтобы не дернулась. Левую руку!
Захват придавал ребра, холодная лапа легла наискось через колени, так что Золотинка, прижатая к медному человеку, сделалась совсем плоской, неясно было, где держалась душа. Рукосил прижал лишившуюся подвижности пясть, а камнем коснулся ногтя.
— Ты умрешь, — прошептал он с искаженной полуулыбкой.
Золотинка ощутила режущую грань Асакона. Коротко, без воздуха она вздохнула и остановила сердце — совсем.
Слепящий свет ударил снизу сквозь опущенные ресницы. Золотинка вскрикнула, ушибленное сердце скакнуло, вырываясь, она тискала зубы и жмурилась. Судорожно сомкнутые веки не защищали ее, Золотинка видела расходящийся кругами золотой жар. Асакон проколол зажатый намертво палец, колыхнулась нестерпимая боль. Чья-то ладонь грубо ударила по губам, чтобы зажать рот, да Золотинка и крикнуть не могла — горячий огонь палил внутренности, сжег язык и гортань. Ни крикнуть, ни вынести — сознание помутилось.
Потом она обнаружила, что видит. Сначала видит, потом чувствует. Голова угорела и полнилась удушливым чадом. Комната стала на дыбы, пол торчком и все, что к нему пристало, не падало; пустая бутылка, лежа на боку, не катилась под уклон, а Золотинка не находила это удивительным.
Пахло кислым. Это был соленый вкус крови — Золотинка прикусила губу.
Со стоном, едва внятным, она приподняла мутную голову, и все поехало, вернувшись на место. Прежнее, что она видела, было только зрелищем без всякого понятия, зрительный образ явился раньше сознания, а теперь с ним соединился и наполнился смыслом. Золотинка висела в лапах Порывая. Вот были ноги Рукосила. А сам он уставился в столбняке, губы расслабленно приоткрыты.
