— А как же ты не утонула?
— Я хорошо плаваю. Я ныряю на десять саженей в глубину.
— Я бы утонула.
— Ничего страшного не случилось, только не догнала вас сразу.
Среди набившегося в коридор народа иноземцы, они понимают разговор, но именно потому, что понимают, смотрят и слушают с не меньшей подозрительностью, чем те, кто не разумеет по-мессалонски. Нута молчит, набираясь духу что-нибудь сказать. Отголоски прежних переживаний, вновь пробудившееся влечение и просто любопытство склоняют принцессу к Золотинке.
— Но как же говорят… — неуверенно начинает она, — мне растолковали, что письмо принцессы Нилло, твоей матери, подложное. Будто ты его сама сочинила. И что ты ведьма и будто вкралась… То есть, что ты хочешь погубить и меня, и Юлия. Это правда? Я не знаю, как быть?
Золотинка не успевает ответить.
— Принцесса! Ваше величество! — У выхода на палубу крик, толчея; ожесточенно расталкивая людей, пробивается ярко одетый мессалонский витязь — это Амадео. — Ваше величество! — кричит он, не достигнув порога покоев. — Остановитесь, вы в смертельной опасности! Не вступайте с ней в разговор! Это ведьма!
— Не-ет! — с глубокой силой убеждения возражает Золотинка. — Да нет же!
— Да! — Амадео лучше знает. Он пытается пробиться к Золотинке, но его опережают — Золотинка стиснута грубыми мужскими руками.
— Принцесса! — оборачивается она к двери. — Нута!
Твердая ладонь бьет по губам и обрывает остальное. Золотинку отрывают от пола и влекут к выходу, то растягивая, то скручивая, сдавливая грудь и зажимая рот.
Бьется надежда, что Нута подаст голос. Достаточно, может, слова, чтобы приостановить насилие. Нута молчит.
У выхода не протиснуться. Золотинку передают над головами — захватанная множеством рук, девушка ничего не весит.
— Не опускайте на пол! Глядите, чтобы не коснулась земли! — взвинченными голосами предупреждают друг друга знатоки колдовских уловок.
Торжествующий рев перекинулся раскатом на берег, едва Золотинку извлекли наверх. Вскинули ее высоко, не многие могли дотянуться, кто-то подскакивал, пихая соседей, отчего происходило общее шатание, кто-то кричал, а главное, держали. Как явленную миру добычу.
Вместе с плывущей над головами Золотинкой пришла в движение вся громада людей, возбужденный рев бросил скопившихся на насаде к борту, тогда как поставленные на лодку сходни не могли принять и ничтожной доли хлынувшего к узости народу. Не умея ждать, ибо ожидание означало ничем не заполненный, невыносимый промежуток между побуждением и действием, толпа напирала, переполненные мостки дрогнули, лодка черпнула воду, разнесся негодующий крик и вой. Люди гроздьями цеплялись друг за друга, за поручни, за что попало, но кто-то уже сверзился в реку и следом, несмотря на томительную задержку, с треском подломились мостки. В реке густо барахтались пострадавшие, толкались, выплывая к берегу. Появились зашибленные и окровавленные, кричали про утонувших. Прежний сплошной гул распался на выкрики, стоны, проклятия.
С немалым испугом — словно недостаточно было всего, что уже случилось! — Золотинка осознала, что несчастье со сходнями будет засчитано ей в вину. Предполагаемое Золотинкино коварство и явно обнаружившаяся недостаточность мостков никак между собой не сопрягались, но штука-то в том и была, что предполагаемому не хватало явного. Два раздельных явления: витавшую где-то в воображении причину без всякого осязательного следствия и весьма наглядное следствие, не имевшее как будто никакой положительной причины — не трудно было естественным образом по признаку взаимной дополняемости соединить. Кто при сложившихся обстоятельствах взял бы на себя смелость отрицать очевидный факт, что множество вымокших, зашибленных, озлобленных людей пострадали из-за Золотинки? Разве сама Золотинка набралась бы духу подвергнуть сомнению указанную взаимосвязь… Но не могла же она оправдываться прежде обвинения! И потому молчала.
— Не трепыхайся! — ткнули ее в ребро.
Золотинка добросовестно старалась не трепыхаться. Державшие ее на весу люди остановились и ждали. На палубе распоряжался Амадео. Безопасность принцессы Нуты, вот что занимало его в первую очередь. Он выгнал случайный народ из внутренних помещений, поставил стражу и занялся затем сходнями, чтобы поскорей удалить толпу.
Восстановленные на скорую руку мостки не доставали сухого места. Кто прыгал, кто лез в воду, но Золотинку не замочили и коснуться земли не дали — насчет этого следили тут неусыпно. Волновавшаяся на берегу толпа расступилась — под неумолчный ропот девушку понесли. Народ бежал по сторонам, обгоняя шествие; простоволосая деревенская девочка с тяжелым коробом малины на спине спешила, увязая в песке, она часто, невпопад с шагом оборачивалась, чумазое личико ее выражало ужас и жгучее любопытство.
Волнение, пробудившее обширный, побольше иного города, стан не миновало и Рукосила. Стиснув золоченные поручни, он стоял на корме своего корабля, когда толпа гнала Золотинку. И едва заметно кивнул, выражая таким образом сдержанное удовлетворение, когда девушка невероятным прыжком одолела полоску воды до сходней, а потом скрылась в глубинах насада принцессы Нуты.
Рукосил наново запахнул полы халата, тут только заметив, что забыл в спешке пояс. Смятые со сна, словно слипшиеся, утратившие блеск и пышность волосы, мочалом растрепанный ус, припухшие веки, указывали, что конюший только с постели. Однако в застылом лице его не было уже ничего сонного.
Не много он мог разглядеть со своего корабля, ничего по сути, кроме общих порывов толпы, но, верно, имел расчет не вмешиваться и оставался на месте. Посланные в толпу люди возвращались с противоречивыми и недостоверными сообщениями — главным образом запоздалыми. Рукосил слушал, нетерпеливо подергивая щекой. Полусотника ночной стражи оборвал на слове и велел спешить с донесением к великому государю Юлию. Сам же подался вперед, пытаясь разобрать, что происходит на принцессином судне: на его глазах рухнули мостки, докатился до слуха рассерженный вой толпы.
Наконец, Рукосил приметил быстро возвращавшегося по отмели человечка, от которого можно было ожидать толку — больше, чем от десятка рослых обалдуев. Тщедушный человечек на тонких ножках измученно дышал, припустившись на последних шагах бегом, бледное от удушья лицо его с шишковатым носом пошло пятнами.
— Ну? — молвил Рукосил, выказывая признаки нетерпения.
— Несут на майдан, — выпалил Ананья и судорожно перевел дух, не закончив скороговорку, — к дереву повешенных. Хотят порешить дело. Войсковым кругом. Повесят. По приговору круга. Горланят сечевики. Баламутят. — Наконец, он совсем задохнулся и принужден был замолкнуть, раздувая ноздри.
— Но меньше, чем за час не порешат, а? — сказал Рукосил, непонятно хмыкнув.
— Я послал Ратмира, чтобы требовал суда полковников и бузил.
Конюший отметил предусмотрительность приспешника беглым взглядом, в котором, как уловил Ананья, не содержалось порицания.
