Все устремились к башне.
Прикованная ошеломительным зрелищем к бойнице, Золотинка упустила время, чтобы присмотреть себе убежище. Выбирать не приходилось. Рядом с ящиком высилась узкая корзина в рост человека; Видохин уже толкал дверь, и Золотинка впопыхах, не имея под рукой подставки, чтобы вскарабкаться на корзину, перевалилась в нее вниз головой — через край и нырнула, чудом при этом не опрокинув. Задерживаясь руками, шумно, как вспуганный зверек, она провалилась донизу, головой в какую-то кислую вонючую стружку, и крепко застряла, подогнув ноги пониже, чтобы они не торчали над обрезом корзины на манер диковинной растительности. Сразу же обнаружилось, что плетенка вся сплошь худая, прямо перед глазами Золотинки — вверх тормашками — зияла порядочная прореха, обращенная притом к стене, так что ничего из происходящего в башне нельзя было видеть. Тогда как другие прорехи, расположенные не столь избирательно, открывали содержимое корзины всякому сколько-нибудь заинтересованному наблюдателю.
В то же мгновение дверь отворилась, Золотинка узнала это по отсветам на стене и замерла, пренебрегая неудобствами положения. Площадные голоса наперебой ломились в башню и заполняли ее изнутри. Дверь снова заскрипела, и отсветы пропали… А Зык остался на улице. Может быть, он не смог подняться. Забыв об опасностях иного рода, не менее, а скорее всего, более грозных, Золотинка находила некоторое утешение в том, что Зык с его собачьим нюхом и волшебная ищейка останутся за стенами башни.
— За тобой не угонишься, Видохин! — послышался возбужденный, с придыханием голос Рукосила. — К чему такая прыть? Ты весь дрожишь? С чего бы?.. Жарковато в шубейке?
Ответ Видохина нельзя было разобрать, а Рукосил устал говорить один, ернический тон неважно ему давался.
— Ты мне ответишь за собаку! — воскликнул он с прорвавшейся злобой.
Все же Рукосил не очень-то представлял себе с какой стороны подступиться, возбужденный столкновением с ополоумевшим псом, он руководствовался запальчивым чувством, а не каким-то определившимся подозрением. Однако не стало дело и за подозрениями, очень скоро положение изменилось и в худшую сторону.
После некоторых отрывочных замечаний, шорохов, перемещений прямо у своих ног (уши оказались возле земли), обок с корзиной Золотинка услышала вкрадчивый, исполненный какого-то въедливого напряжения, даже страстности шепоток, который сразу же вызвал представление о тонконогом вихлявом человечке, столь памятном ей еще по Колобжегу.
— Бумага, мой государь… В шубе. Извольте глянуть.
— И что? — с нетерпеливой раздражительностью отозвался Рукосил.
Тонконогий что-то показывал, потом добавил исчезающий шепотом:
— Здравствуй, Юлий милый!
— Какой Юлий? Ты рехнулся?
Последовал молчаливый шелест, и Рукосил грязно, витиевато выругался — не злобно, а растерянно.
— Это что, у Видохина? — прошептал он. — Старый хрен, причем он тут?
— Позвольте, мой государь, — торопливый шепот Ананьи. — Позвольте еще.
Снова зашелестело злополучное письмо, недописанное и несостоявшееся — одна только ставшая колом строчка: здравствуй, Юлий милый! Впору было зубами скрипеть от собственной неосмотрительности! Как эта бумага перекочевала в карман к Видохину?
— Позвольте, мой государь, — возбужденно шептал Ананья, — смотрите: лист из конторской книги Хилка Дракулы. Возможно последний лист книги. Выработан на бумажной мельнице Меч и черепаха по меньшей мере восемнадцать лет назад.
— Почему ты решил?
— Это лежит на поверхности: разметка свинцовым карандашом: здесь, здесь… вот… Широкие и узкие полосы по очереди. Проколы по краю листа. Это от циркуля, разметка для строк. Хилок не обрезает проколов. Истертый корешок — последний лист. А про бумажную мельницу…
— Хилок? — перебил Рукосил. — Голова идет кругом. Но не Хилок же в любви признавался, ты как разумеешь?
— Думаю, что нет.
— Но старый черт Видохин? А? Что за катавасия? Рука Золотинки?
— Боюсь, что да… Можно предположить, что ее похитили пигалики. И, например, подкинули улику Видохину, чтобы через него естественным путем навести тень на Хилка Дракулу. Украли у него лист.
— Слишком сложно. Ерунда какая-то. Этого я вместить не могу. Слишком. И откуда у Зыка Золотинкин хотенчик, который бог знает когда еще потерял Юлий? Полная загадка. Но чую, мы где-то близко. Очень близко, Ананья. Чем больше путаницы, тем ближе. У меня ощущение, что Золотинка где-то рядом — рукой достать.
Корзина заскрипела, Рукосил, по видимости, на нее оперся и долго молчал после этого. Наконец, он заговорил ровным, обновленным голосом:
— Давно, Видохин, вы с ней расстались?
— Не понимаю, — буркнул старик, — оставьте меня в покое.
— Давно ты расстался с Золотинкой? Иначе ее зовут царевной Жулиетой, что от слова жульничество. Принцесса Септа, если хотите.
— Никого не знаю, — огрызнулся старик, не запнувшись. — Никого из троих не знаю.
Золотинка перевела дух — насколько можно было это сделать вниз головой в трухлявых стружках. От неподвижности шумело в ушах и тяжелело в затылке, она едва замечала это.
— Видохин, я не настаиваю на количестве. В конце концов, меня занимает только одна — Золотинка.
— И такой не знаю.
— А кого ты знаешь?
Недолгая тишина после вопроса завершилась звучным и хлюпким, словно в густое тесто ударом. Видохин сипло всхрапнул, его начали бить, затыкая стон и хрип, не родившееся слово новым ударом. Это длилось недолго, но страшно.
— А кого ты знаешь? — повторил Рукосил звенящим голосом.
— Золотого отрока, — простонал Видохин.
…И потом чужой, безумно посторонний голос, который Золотинка не тотчас и признала.
— Извините, что происходит? Что такое?
Голос этот имел какое-то значение, потому что все притихли.
— Впрочем, я вижу. Излишний вопрос. Позвольте, конюший Рукосил, выразить вам в частном порядке мое возмущение. Мы, пигалики, (Черних — вот кто это был!) не вмешиваемся в дела людей и не имеем права вмешиваться, но как порядочный пигалик я не могу терпеть, не желаю и не стану! Я не потерплю, чтобы эта гнусность происходила у меня на глазах!
— И что же вы сделаете? — спросил Рукосил с вызовом.
— Я немедленно удаляюсь!
— Не смею задерживать в таком случае.
Черних, очевидно, смутился.
— Простите, Видохин, я горячо вам сочувствую! Насилие ужасно меня огорчает, поверьте! Но ничего не поделаешь: закон запрещает нам вмешиваться в междоусобицы людей… Когда пигалики пытаются привить людям свое понятие о чести и справедливости из этого ничего путного не выходит. Вы знаете, вы мудрый человек. Люди сами должны научиться ладить друг с другом, другого пути нет. Простите меня.
