С тяжелым сердцем, оглушенная новым ударом, когда казалось, что все несчастья уже случились, Золотинка настаивала на обыске: обыскать людей, не разбирая чинов и званий! Но это легко сказать. Едва ли воевода боярин Чеглок имел достаточно власти, чтобы вот так вот ни с того, ни с сего подвергнуть личному досмотру окружавших его вельмож и военачальников. Он замялся ни да, ни нет, скорее нет, чем да, и даже определенно нет, а Золотинка, не зная, за что хвататься, снова выскочила в сени, где едва можно было различить неприкаянные тени. Кто тут кого стерег, кто перекрывал выход и в какую сторону?
Тоскливый вскрик Юлия бросил Золотинку назад в караульню.
Без панциря, без верхней одежды, с обнаженной рукой, бледный от потери крови, Юлий слабо корчился на составленных и укрытых тощим тряпьем лавках. То он вытягивался, изгибая спину, то поджимался, стискивал пальцы здоровой руки и закидывал назад голову, жмурился и сипел сквозь зубы. Мир исчез для него, осталась одна лишь боль. Имел ли он силы, чтобы признать Золотинку, которая сунулась между державшими княжича людьми? Рану они перевязали и повязка сплошь пропиталась кровью.
— Давайте… я попробую. Надо что-то делать, — сказала она, страдая.
Ладонь ее, однако, не ощущала раны. Внутренняя душевная немочь мешала ей удержать в представлении растерзанное болью запястье, от которого исходили толчками жгучие волны, мука эта отдавалась под сводом черепа и в позвоночнике, острые, как лезвия, лучи ее возвращались ознобом до самых кончиков пальцев. Одеревенев от напряжения, Золотинка раз за разом соскальзывала с бурлящих мучений куда-то в сторону, в холод, теряя самообладание и веру.
И пробовала она все то же при горящем камне Рукосила, он мало чем помогал. Попорченный от соприкосновения с темной душой прежнего владельца, камень светил тускло. Но, верно, не только это, не только слабость волшебного камня, который и в сравнение не шел с великим Сороконом, не только недостаток сноровки и самообладания мешали Золотинке сосредоточиться, было и другое. Она ощущала преграду, чужеродную волю, заклятие, через которое не могла проникнуть, чтобы сомкнуться с естеством раненого. Голым усилием ничего нельзя было взять.
А за спиной Золотинки ожидали очереди сумрачные мужи Шист и Расщепа. Врачи успели скинуть кафтаны, закатали рукава, а на лавке, нарочно пододвинутой, разложили набор костоправных приспособлений, всякое отточенное, граненное, изогнутое, зубастое железо. Врачи готовы были взяться за дело тотчас, едва беспомощная волшебница уступит место у ложа больного. Более округлый, степенной полноты Расщепа и его угловатый, сложенный дородными уступами товарищ Шист.
Когда Золотинка отстранилась в изнеможении, Шист, удерживая голову больного, поднес к его стучащим зубам стакан маковой настойки, а Расщепа тем временем, обругал не так наложенную невежами повязку и принялся ее развязывать. Врачи изъяснялись отрывисто и неполно, но даже нескольких замечаний было достаточно, чтобы уразуметь их намерения. Именно: выдолбить, выдернуть, вывернуть, вырезать, а при необходимости и выжечь.
Золотинка не стала ничего говорить; во всяком случае, на этих людей можно было оставить Юлия, больного они не бросят, пока сохранится хоть малейшая возможность вытягивать, выворачивать и вырубать. Оставалось только надеяться, что здравый смысл и природная человечность уравновесят в нужных долях костоправное рвение.
— Боюсь, товарищ, придется отрезать руку, — негромко пробормотал Шист, ощупывая посинелый локоть юноши.
— Инородное тело между лучевыми костями, — сказал Расщепа, ковыряясь в ране железным крюком.
Шист напрягал тяжелые плечи, чтобы, несмотря ни на какие рывки и стоны, не выпускать залитую кровью руку раненого; побуревшая, в алых пятнах повязка пала на пол.
— Заражение, — заметил кто-то из них. Достаточно было взгляда на прошибленные потом лица врачей, чтобы уяснить себе, как обстоят дела.
— Будем рвать.
— Потом резать.
Золотинка напряженно дышала, ожидая, к чему они придут, на чем остановятся, и не стерпела.
— Не трогайте только руку. Не надо резать, прошу вас! — воскликнула она с мольбою. И повторила, потянувшись к врачам, когда они оторвались от дела, чтобы потратить на девушку взгляд. — Пожалуйста, сохраните руку!
— К вечеру, барышня, — раздражительно возразил Шист, — огонь поднимется до плеча. Тогда нечего будет и отрезать!
— По локоть, — пояснил Расщепа, показывая глазами место, где нужно будет отпилить руку.
Бледный, изможденный лицом Юлий мучался, прикрыв веки, вряд ли он сознавал, что вокруг происходит.
— Но как же? — лепетала Золотинка. — Спросите княгиню Нуту. Можно ли так… не спросив?
На это врачи не отвечали, да Золотинка и сама понимала, что нет у них времени на пустые препирательства.
— Ну, подождите до полудня! — продолжала она в отчаянии. — До полудня хотя бы, а? Умоляю!
— Это опасно, — обронил Шист, не оглянувшись.
Они не слушали, и Золотинка сделала усилие, чтобы овладеть собой и переломить течение разговора. По некотором времени она сказала вполне твердо, столь твердо, сколько нашла мужества:
— Подождите до полудня, я говорю! Вся ответственность иначе… будете отвечать головой!
Бедные врачи! Сколько раз они отвечали головой за всякий хрип и сердечное колотье вельможных особ! Они прекрасно знали, что это такое отвечать, и склонялись к тому, чтобы принять к сведению Золотинкины предостережения, независимо оттого имела она права на угрозы или нет.
Тогда Золотинка переметнулась к воеводе Чеглоку, который на той стороне очага толковал под стоны Юлия со своими полковниками и сотниками.
— Нужно искать Рукосилову библиотеку, — загорячилась Золотинка, — дайте мне людей. Человек десять крепких ребят, придется ломать стену. Иначе до книг не доберешься.
— Щавей, найдете десять? — вскинул утомленные глаза Чеглок.
Они так и не успели выяснить трудный, неразрешимый, по видимости, вопрос, где найти людей. За раскрытой дверью на лестницу всплеснулся вой, яростный, но словно лишенный внутренней силы — испуганный. Бестолковый шум свалки, когда мечи, доспехи, секиры сыплются ворохом. Стража у дверей кинулась на выручку товарищам, не понимая, впрочем, что происходит, и почти сразу отхлынула обратно — ратники пятились, давая возможность отступить тем, кто завяз в столкновении.
В этот миг отчаяния и неопределенности вполне понимая, что трещат последние оплоты, под ужасные стенания Юлия, когда дворяне сбились в кучу вокруг Чеглока, ощетинившись, как стая рычащих с испугу собак, Золотинка вспомнила о своей людоедской образине — на губах ее запеклась кровь. Нужно было наконец и умыться! Она удовлетворилась кувшином кислого вина; и пока в проходе за дверью лязгали под жуткие крики мечи, слышался остервенелый топот и грохот падения, Золотинка наскоро вымыла щеки, оттирая их от засохшей крови, сполоснула рот и, не глядя, сунула куда-то кувшин…
