— Он мне не учитель! — вскинулся Романд.
— Знаешь, здесь я с тобой соглашусь. Учителя учеников не покидают. Убить могут, но не покинуть. — Маг в задумчивости пожевал губу: от вшей и блох мальчишку он избавил, но в юном теле уже успели поселиться тюремные болезни. Тяжко вздохнув, Керлик принялся врачевать Романда дальше, а тот даже ничего не заметил. Сильно парня приложило, раз на чужое чародейство не реагирует. — Но Мехен сделает всё, чтобы тебя оправдать. Кстати, глянь-ка на свой кулон. — Юноша сделал, как велели. — Во-первых, он на тебе — следовательно, Гильдия в отличие от Мехена от тебя не отказалась, ты по-прежнему к ней принадлежишь… и, кстати, можешь сдавать экзамены.
— Но как я к ним буду готовиться? У меня даже книг нет!
— Зато у меня от них замок ломится… если, конечно, Былобрыська не сожрала, — фыркнул Керлик. — А, во-вторых, твой кристалл так же чист, как и при предыдущих наших встречах.
— Что с того?
— То, что Круг Старших Гильдии пока не верит в твою виновность, а, значит, будет защищать.
Чародей замолк, с горечью констатируя, что его костюм теперь годен только на растопку — запах Романда, казалось, въелся намертво. Юноша тоже сидел тихо, переваривая услышанное. Но вскоре ему явно надоело шевелить мозгами.
— А можно? — робко спросил он.
— Конечно, можно, — ухмыльнулся Керлик. — Только сначала мы тебя покормим, вымоем, оденем. Потом я научу тебя, как уворачиваться от молний.
— М-молний?
— Молний. Ты поверь моему опыту, женская радость иногда принимает странные и опасные для мужчин формы.
* * *
Через седмицу в землях чёрного мага Керлика Молниеносного вовсю гулял народ, отмечая бракосочетание прекрасной Лилийты, единственной дочери господина, с юным столичным чародеем Романдом. Ох, и натерпелись за эту седмицу деревенские, чуть животы со смеху не надорвали!
Коварная Лита на молнии тратиться не стала: расцеловав то краснеющего, то бледнеющего юношу с головы до пят, потребовала отчёта, где шлялся, отчего так долго, затем снова целовала да охала, а потом… Потом приложила женишка по тощему заду сковородой, а под горячую руку и гнусно хихикающему Керлику с подозрительно ухмыляющимся Марго досталось. Впрочем, последние двое не обиделись, ибо застигнутого врасплох Романда удалось без труда сопроводить в деревеньку Чёрная Волна и отдать под чуткую опёку Ратика Губошлёпа.
Молодой староста, не мудрствуя лукаво, запер юного мага в сарае и кордоны на подступах к Чёрному замку выставил, чародейство же оставил контролировать хозяину и бабке Любавухе. Нечего женишку до свадьбы с наречённой видеться — примета плохая. Но что до того Романду? И откуда силы-то брались? Регулярно, днём и ночью, раза по два пытался к зазнобе пробиться, но «оборона» замка, хоть и подточенная изнутри деятельностью Лилийты, не подвела, не допустила юнца в светёлку невесты. А как срок подошёл, так еле выковыряли перетрусивших молодых из схоронок… Оказывается, у чародеев всё точно так же, как и у обычных людей.
Отдавать Романда в дом Керлика пришлось всё тому же Ратику, посажённому отцу жениха. Из дальнего села прибыл венчать юных чародеев храмовник, несколько смутив своим наличием господина и хозяина чёрного мага.
— …Если кто ведает причину, по которой эти двое не могут вступить в законный брак, пусть выскажется сейчас или молчит до конца дней своих!
На предложение молодого розовощёкого храмовника никто не отозвался. Правда, был среди свидетелей противник свадьбы, но он ничего не сказал. Селька, Губошлёп-младший, до колик боялся замкового подвала, хотя поговаривали, что «любовная комната» не работает, так ведь слухи и госпожа Лита пустить способна, а жениться на Любавухе как-то не хотелось. А если подумать, то на кой ему баба с ребёнком да магиня полоумная, когда вокруг девиц нормальных пруд пруди?
Селька томным взором обвёл «цветник» и благосклонно кивнул — мол, разрешаю. Пусть уж этот дурачок, братец названный, чародейку в жёны берёт, а сын старосты пока погуляет.
— Объявляю Романда и Лилийту мужем и женой. Давайте, поцелуйтесь, что ли…
С холма-волны на торжество взирал Чёрный замок. Веселье продолжается… или начинается?
Глава 4
Тишь да гладь, или Обиды
— Эй! Чародейчик! Я здесь!
Он ненавидел эту кличку. Уж лучше быть Колючкой, как много лет в родном захолустье, или Угрюмцем — это прозвище прилипло в Школе, однако, звавший хорошо знал о его чувствах, и поэтому:
— Чародейчик, — высокий мужчина усмехнулся, смакуя чужую ненависть, словно вино, и повторился. — Чародейчик, ты думал, твою работу не оплатят?
Угрюмцу он за годы общения так и не представился, самому же чародею, несмотря на приложенные усилия, выведать имя нанимателя не удалось. Явно из богатых. Тут семи пядей во лбу не надо — чего только стоит повседневный шуршевый плащ! Или амулеты прикрытия и отвращения чужих взглядов, когда сам их владелец к магии не имел ни малейшего отношения!
Из благородных. Более того — из высокородных. Это определялось тоже просто. Не по чертам лица вовсе, хотя они, пожалуй, выдавали нанимателя.
Тонкие, изящные — крестьянину, даже ублюдку какого-нибудь графа (а то и герцога!), недолго подобной красотой обладать. Если не подправит пьяная драка — в них и благородные втягивались, но на физиономиях результаты не отражались, — то постарается ветер и солнце на пшеничных полях или виноградниках. И что странно, не всегда высокородные до магов-лекарей добегали — порой и со сломанный носом оставались до смерти, страшные шрамы наискось пересекали их морды надменные, да и, пожалуй, ни ветер, ни солнце не щадили, но лицо всё равно не теряло изящества. Как так? Наверное, дело в умении показывать остальным именно то, что хочется. Своё великолепие. Или чужую ничтожность.
Высокородный мог наложить на лицо любую, потребную моменту маску, словно уличный комедиант — грим. Обычно — презрение ко всем, кто ниже по происхождению, то есть, почти всегда. Выше-то кто? Император и боги, если последние, конечно, существуют, в чём Угрюмец сомневался. И глаза. Нет, они не проникали в душу, как глаза старого мага. Они не светились глубоким умом — происхождение ещё не означало гениальности. Но они приказывали и заставляли повиноваться.
Однако, даже не видь Угрюмец лица, в нанимателе без труда определялся высокородный — манеры. Этакая небрежность в отношении собственного богатства, восприятие его как естественной, неотделимой своей части. Несмотря на своё происхождение, Угрюмец слишком хорошо знал аристократов — в Школе имелся прекрасный материал для изучения. Дети. Чаще не наследники богатых отцов, но уж всяко во младенчестве гадившие на шёлковые простыни и не ведавшие, что такое голодное урчание пустого желудка.
Впрочем, в Школе встречались представители и других сословий. Об их повадках Угрюмец тоже был неплохо осведомлён.
Резко разбогатевший крестьянин кичится новоприобретёнными сокровищами, выставляет напоказ, не понимая, насколько глупо и зачастую вульгарно он выглядит. Потомственный купец тоже не скрывает своего состояния — это признак профессии. Он с достоинством носит тяжёлые золотые цепи, цепляет на пальцы перстни с огромными драгоценными каменьями. У последнего, правда, есть объяснимая и в целом банальная причина: как и аристократы, торгаши держали печати при себе — надёжнее. Да и хорошо подобранное кольцо может послужить неплохим кастетом. Мало ли что! В жизни купца много опасностей.
