На другой день и я совершил ошибку, назвав Ивара варягом. Он ощетинился.
— Я рус, — сказал он. — Мой отец был варягом. Он пришел из-за западного моря с другими, чтобы торговать или грабить — неважно, что именно. Ему так понравилась эта страна, что он решил остаться и нанялся начальником стражи в Киеве. Он женился на моей матери, которая была из Карелии, королевской крови, но ей не повезло — ее взяли в плен киевляне. Мой отец выкупил ее за восемьдесят гривен, огромная сумма, по которой можно судить о том, как она была красива. Я их единственный ребенок.
— А где теперь твой отец? — поинтересовался я.
— Отец бросил меня, когда умерла моя мать. Мне было восемь лет. Я вырос среди тех, кто соглашался меня взять, в основном крестьян — для них я был всего лишь полезной парой рук, помогал собирать урожай или рубить дрова. Знаешь, как киевляне называют своих крестьян? Смерды. Это значит «вонючие». Они заслуживают этого имени. Я часто убегал.
— А ты знаешь, что сталось с твоим отцом?
— Скорее всего, он умер, — небрежно ответил Ивар. Он сидел на ковре в своей палатке — ему нравилось путешествовать с роскошью — и играл в какую-то сложную детскую игру с младшим сыном. — Он ушел из Киева со своими воинами, которые решили, что император Миклагарда будет им платить больше. Потом прошел слух, будто весь отряд по дороге истребили печенеги.
— А мы тоже встретим печенегов?
— Вряд ли, — ответил он. — Мы идем другим путем.
Но не сказал, каков этот путь.
На пятый день от нашего отплытия из Альдейгьюборга, мы прошли на веслах и под парусами два озера и реку, связывающую их, а затем свернули в устье еще одной реки. По ней, вверх по течению, идти было труднее. Когда река сузилась, нам приходилось выходить из лодок и перетаскивать их через отмели. Наконец мы добрались до места, откуда дальше по воде идти было невозможно — слишком мелко для наших ладей. Мы разгрузили их, а холопам было велено рубить маленькие деревья, чтобы сделать катки. Большие ладьи и те, что сильно текли, мы сами сожгли, чтобы никому не достались, а потом рылись в золе, выискивая гвозди и другие металлические скрепы. Жечь корабли — это мне представлялось чудовищной расточительностью, ведь я вырос в Исландии и Гренландии, в странах, где большие деревья не растут. Однако Ивару и товариществу это было нипочем. Строевого леса им хватит — это они точно знали. Заботило их другое — хватит ли холопов, чтобы перетащить оставшиеся лодки через волок.
Там была дорога, заросшая травой и кустарником, но все еще различимая, ведущая на восток через густую чащобу. Наши люди пошли вперед расчищать топорами дорогу. Холопов впрягли, как быков, по десять в упряжку, в бечеву, привязанную к килям трех оставшихся лодок. Остальные же подпирали лодки, чтобы те не упали с катков, или работали по двое, подбирая катки сзади, когда лодки проходили по ним и бросая их спереди под кили. Четыре дня мы трудились в поте лица, претерпевая муки от комаров и мух, пока не приволокли наши лодки к истоку реки, текущей на восток. Там мы простояли еще неделю, пока под началом нашего корабельного плотника — варяга из Норвегии — строились четыре новых лодки взамен сожженных. То, что для этого требовалось, нашлось на расстоянии полета стрелы от нашего лагеря — четыре огромных дерева, которые тут же свалили. Затем плотник указывал холопам, как следует выдолбить стволы топорами и выжечь огнем, чтобы выделать кили и ребра лодок. Другие холопы тем временем кроили стволы на доски, которые крепились к ребрам, образуя обшивку, и скоро я узнал знакомые очертания наших норвежских кораблей. Тут я высказал плотнику свое восхищение таким мастерством.
Он же скривился.
— Разве это корабли? — сказал он. — Скорее похожи на кормушки для скотины. Чтобы построить настоящий корабль, нужно иметь время и старание, и умелых корабелов, а не этих неуклюжих олухов. Они только на то и годятся, что рубить дрова.
Однако двое из холопов с дальнего севера оказались полезны, когда истощился запас металлических заклепок, которыми крепится обшивка. Эти люди использовали длинные корни сосны, чтобы привязать доски на место, как это делают в их краях.
Но и это норвежского корабельного мастера не удивило.
— Там, откуда я родом, на все про все нужны только нож да игла.
— Это как? — удивился я.
— А вот так: ты, вроде, уже решил, что можешь себя величать корабелом, а тут мастер-плотник, тебя обучавший, дает тебе нож да иглу и велит построить и оснастить корабль, не пользуясь никакими другими орудиями. И пока ты не сможешь этого сделать, тебя будут считать лесным неумехой, вроде вот этих.
Этот норвежец казался наименее злобным из всей нашей ватаги. Он говорил по-норвежски чисто, в то время как все остальные вставляли столько местных слов, что зачастую их было трудно понять. Я спросил у него, как это получилось, что, будучи искусным корабельным плотником, он подался в варяги.
— Дома я убил пару человек, — сказал он, — и тамошний ярл обиделся. Оказалось, что это его люди, так что мне пришлось удрать. Может статься, я когда-нибудь и вернусь домой, хотя вряд ли. Эта жизнь мне по нутру — не нужно ломать спину, таская бревна или рубить себе пальцы, кроя доски, когда на это есть рабы, да еще ты можешь иметь сколько хочешь женщин, не женясь на них.
Дальше на нашем пути попадались лишь редкие и случайные следы человеческого обитания — тропа, ведущая от воды в лес, пень от дерева, срубленного топором, легкий запах дыма откуда-то из глубины лесов, которые тянулись без конца и края по обоим берегам. Самих же местных жителей мы не встречали, хотя раза два мне казалось, будто я видел вдали очертания маленькой лодки, исчезнувшей в камышах при нашем приближении. Когда же мы равнялись с этим местом, там не было и следа, камыши, сомкнувшись, стоят, как стояли, и я спрашивал себя — не привиделось ли мне это.
— Где все те люди, что живут здесь? — спросил я Вермунда.
Он хрипло рассмеялся и посмотрел на меня так, будто я слаб на голову.
Наконец на пути нам встретились два торговых поселения и приличный город. Этот последний, расположенный на слиянии рек, очень походил на Альдейгьюборг — кучка бревенчатых домов за частоколом, защищенных к тому же с одной стороны рекой, с другой — болотом. Мы не останавливались. Жители затворили ворота и настороженно следили за нами, пока мы шли мимо. Надо думать, что слава товарищества Ивара летела впереди нас.
Здесь река стала гораздо шире, и мы держались стрежня, так что кроме однообразия зеленых лесов, медленно двигающихся по обе стороны, ничего особенного не было видно. Я по невинности своей полагал, что мы держимся стрежня, чтобы воспользоваться течением. Потом я заметил дымки, поднимающиеся из лесных кущ. Дымы эти появлялись при нашем приближении или позади нас, оттуда, откуда их было хорошо видно — обычно с высокого берега, обрывающегося к реке. Не требовалось великого ума, чтобы понять — это незримые нам жители, следя за нами, оповещают друг друга о нашем продвижении. Теперь всякий раз, ночуя на берегу, мы выставляли стражу вокруг лагеря, а однажды, когда дымовые сигналы стали слишком частыми, Ивар и вовсе отказался причаливать. Мы заночевали, став на якорь на отмели, и на этот раз ужинали холодным.
