Дождь усилился настолько, что вокруг за пределами полета стрелы ничего не было видно, но, вне всяких сомнений, судно тянуло к невидимому берегу, грозящему опасностью. Я позаботился скрыть свое волнение – предполагается, что священники не бывают опытными мореходами, – но отметил, что волны становятся короче и круче, и догадался, что мы проходим над мелководьем. Эта догадка превратилось в уверенность, когда в бурлящих волнах появился желтоватый оттенок песка или ила. Раз или два мне показалось, будто я слышу шум отдаленных бурунов.
Потом дождь вдруг прекратился, вокруг прояснилось, словно с глаз сняли пелену. Все глядели в подветренную сторону, чтобы понять, куда нас занес ветер. И то, что мы увидели, заставило кормчего крикнуть:
– Бросить все якоря!
Не дальше мили по левому борту лежал низкий берег. Отмель из серого песка, блестевшего после недавнего дождя, полого поднималась к хребту дюн, а позади них стояла стена белых, как кость, утесов. Сухопутному человеку показалось бы, что судно пока еще находится достаточно далеко от берега, на глубокой воде, и нет никакой опасности, но наш кормчий знал: пологость самого берега и белые барашки на волнах между нами и береговой линией показывают, что мы вошли на мелководье. В любой миг наш киль мог коснуться дна.
Команда бросилась выполнять приказание. Смазанные жиром моряцкие сапоги скользили по мокрым настилам, люди с трудом подняли самый большой из якорей, огромную железную кошку, утяжеленную свинцовыми грузилами, перевалили через поручни и бросили в воду. Якорный канат полетел вслед, первые несколько колец укладки исчезали, но движение тут же замедлились – якорь лег на морское дно совсем рядом с поверхностью воды.
– Быстрей! – рявкнул капитан. – Второй якорь! Этот якорь был меньше размером, деревянный стержень с металлической перекладиной – с ним легче управиться, но и проку от него меньше. Он тоже полетел за борт, а кормчий подбежал и положил руку на канат главного якоря, по биению бечевы пытаясь понять, зарылся ли якорь в морское дно и крепко ли держится. Что он понял, стало очевидно.
– Все якоря! – закричал он. – Нас тащит!
Мореходы трудились отчаянно. Еще четыре якоря сбросили в море, а концы канатов закрепили на палубе. Однако эти запасные якоря были совсем уж слабыми, последний из них – всего лишь камень с деревянной поперечиной, просунутой насквозь, он должен был, как клык, впиться в песок.
Все это время судно поднималось и опускалось на каждой волне, прокатывающейся под днищем, якорные канаты натягивались и ослабевали, и якоря тащило по мягкому морскому дну. Корабль был обречен.
Нам оставалось только ждать и надеяться, что какой-нибудь из якорей за что-нибудь зацепится и задержит нас. Но – тщетные надежды. Глубокий провал между двумя большими волнами – и мы почувствовали, как киль корабля ударился о песок. Прошло несколько мгновений, и судно опять содрогнулось, хотя на этот раз провал между волнами был не такой глубокий. Даже самому зеленому новичку на корабле было понятно, что посудину нашу тащит на мелководье. Ветер и волны подталкивали судно вперед, и вскоре удары днища по морскому дну уже не прерывались. Мастера-корабелы могли гордиться этим рыбачьим судном. Его обшивка все еще не пропускала воды, но ни одно судно не сможет выдерживать такие удары вечно. Ветер не утихал, и каждая волна относила корабль на шажок дальше – к его могиле.
Прошло немного времени – и палуба накренилась столь круто, что нам пришлось цепляться за снасти, чтобы не соскользнуть в море. Судно было на полпути к смерти. Даже если остов останется цел, его затянут зыбучие пески так, что оно зароется в них и обшивка его сгниет. Кормчий, чья жизнь зависела от судна, наконец, осознал, что пески никогда не выпустят его.
– Покинуть корабль! – крикнул он, скорбно возвысив голос, чтобы его не заглушило ворчание волн, метавшихся вокруг.
Пока буря обрушивалась на нас, наше вспомогательное судно – десятивесельная лодка – шло за кормой на прочной бечеве, но когда корабль ударился о песок, легкую лодку развернуло волнами, канат разорвался, и ее унесло. Остался один лишь челнок с квадратными носом и кормой, неуклюжий и тяжелый, пригодный только для закрытых вод. Корабельщики прорубили топором низкий фальшборт и в этот проруб столкнули челнок на воду. Едва он соскользнул за борт и коснулся воды, как гребень набежавшей волны накрыл его, наполовину залив водой. Мореходы, толкаясь и теснясь, полезли через борт.
Кормчий остался; наверное, никак не мог собраться с духом и бросить свой корабль. Он заметил, что я мешкаю там, куда забрался – а уцепился я за растяжку мачты на самом высоком месте корабля и потому не скатился по накренившейся палубе. Он, видимо, решил, что я так испуган, что не могу пошевелиться, и застрял там, остолбенев от ужаса.
– Идите же, отче! – крикнул он, кивая головой. – Лодка – ваша единственная надежда!
Я еще раз взглянул на пререкающихся корабельщиков и усомнился в правоте его слов. Подобрав подол коричневой священнической рясы, я подоткнул ее под веревку, которой был препоясан, дождался гребня очередной волны, и – только меня и видел кормчий, вернее, видел он мои руки и голые ноги, когда я прыгнул за борт в море.
Вода оказалась удивительно теплой. Я погрузился в нее с головой, потом волны закрутили меня. Я заглотнул морской воды, и песок заскрипел у меня на зубах. Я выплюнул воду, вынырнул на поверхность, огляделся, чтобы определить, где берег, и поплыл к нему. Снова волна накрыла меня с головой и потащила ко дну, но я плыл под водой, стараясь не потерять направления. Следующая волна перевернула меня вверх тормашками, и я растерялся. Вынырнув на поверхность, я крепко сжал веки, чтобы очистить зрение, и глаза защипало от соли. Я вновь огляделся, пытаясь найти берег, и заметил челнок с доведенными до отчаяния людьми. Четверо неровно взмахивали веслами, остальные что было сил вычерпывали воду, но их лодчонка слишком глубоко сидела. И в то время, как я смотрел на них, взметнувшаяся волна подняла челнок, подержала его мгновение, а затем небрежно перевернула через нос и швырнула людей в воду. Большинство из них, я был уверен, плавать не умели.
Я угрюмо боролся за жизнь, вспоминая свою жизнь в Исландии, где я участвовал в играх на воде, когда, купаясь, молодые люди боролись, и победитель удерживал своего противника под водой, пока тот, задыхаясь, не попросит пощады. Я помнил, как следует задерживать дыхание, и потому не пугался, когда волны обрушивались на меня, пытаясь задушить, но раз за разом подносили все ближе к берегу. Я старый человек, предостерегал я себя, и я должен беречь свои скудные силы, как скареда – монету. Мне бы только удержаться на воде, а море само доставит меня к берегу. Когда бы Ньерд и его слуги-волны хотели утопить меня, они давно бы уже это сделали.
Я уже был готов отказаться от борьбы, как вдруг две руки самым болезненным образом ухватили меня под плечи и вытащили на берег, на пологую отмель. Потом руки резко выпустили меня, и я уткнулся лицом в сырой песок, а мой спаситель произнес на франкском языке весьма грубо:
– Что за дерьмо! Вот попался никому не нужный монах.
