— Вам следует прилечь, лорд, — заметил Родри.
— Проклятый порез не такой уж и серьезный, — Нед положил руку на бедро, словно пытаясь скрыть окровавленную повязку.
— Простите, господин.
— О, и ты меня прости. Нам всем придется следить за своим языком и сдерживаться, чтобы не сорваться.
Солдаты глядели в пол, в стену, куда угодно, только не друг на друга.
— У нас имеются съестные припасы на целых шесть недель, — продолжал лорд. — Если осада затянется, начнем есть лошадей.
— А есть ли какой-то шанс начать переговоры? — спросил Родри.
— Шанс всегда есть. Завтра утром Греймин пошлет человека.
Родри наблюдал за переговорами с крепостного вала, потому что на рассвете ему выпала очередь там дежурить. Люди Наддрика очистили поле брани от трупов. Примерно триста ярдов земли — взрыхленной, залитой кровью. Далее пестрели шатры и паслись лошади осаждающих. Вокруг дана, на расстоянии полета копья, ездил конный патруль. Сделав предварительную прикидку, Родри решил, что у Наддрика осталось по крайней мере сто тридцать человек. Когда солнце уже час находилось над горизонтом, ворота открылись и Камерарий Греймина, держа в руке длинный посох с повязанными по верху красными лентами, вышел за ворота. Конный патруль поскакал к нему, изобразил вежливые полупоклоны с седла, а затем проводил в лагерь. Родри стоял на крепостном валу и ждал. Когда мимо него, каркая, пролетела стая ворон, он позавидовал их крыльям.
Посыльный вернулся примерно через полчаса. Родри пришлось подождать, пока до него дойдет новость. И узнал он ее только после того, как его сменили на посту. Наемник спустился вниз по лестнице и поспешил в большой зал, где боевые отряды в зловещей тишине хлебали жидкую похлебку. Отсутствовали все. лорды, кроме Неда, который обедал со своим людьми. Родри сел, взял кусок хлеба из корзинки и вопросительно посмотрел на Неда.
— Наддрик отказывается вести переговоры, — тихо сказал Нед. — Он сделал Греймину только одно предложение. Если мы сдадимся без боя, он пощадит женщин и детей. В противном случае он сотрет дан с лица земли и убьет всех.
Родри выругался себе под нос.
— Наддрик — тяжелый человек, — продолжал Нед. — Он дал клятву отомстить за кровь сына.
— А если мы сдадимся? — спросил Родри. — Он повесит всех мужчин из дана?
— Именно так, серебряный кинжал.
Родри положил кусок хлеба на стол. Мгновение он думал о вылазке, чтобы они все умерли, сражаясь, умерли достойно, а не качались в петле, как конокрады. Но ведь оставались еще жена тьерина, ее служанки, дочери и маленький сын.
— А, ладно, — махнул рукой Родри. — Смерть в петле лучше, чем от лихорадки. Говорят, один раздернешься — и все.
— Несмотря на то, что ты — серебряный кинжал, ты — приличный человек, Родри из Аберуина. Мне остается только мечтать, чтобы мои благородные союзники оказались людьми чести, как и ты.
— Неужели вы хотите сказать, лорд, что они об этом спорят?
— Да. Клянусь адом, мы какое-то время продержимся и только потом начнем принимать решение. Ублюдку придется подождать несколько дней. А потом пусть смакует свою победу, воняющую мочой.
— Почему бы ему просто не уморить нас голодом?
— А если он изменит условия? Я не исключаю, что этот шлюхин сын потребует немедленной сдачи, если мы хотим спасти жизни женщин.
* * *
Перрин проснулся от солнечного света, проникающего между деревьями, подобно золотым копьям света, — именно такими казались лучи его затуманенному взору. Сев, он закричал от пульсирующей боли в руке. На коленях Перрин подполз к ручью и напился, опустив лицо в воду. Затем он увидел, что конь исчез. Шатаясь, Перрин поднялся на ноги, сделал несколько шагов и понял, что никогда не сможет пешком пройти оставшиеся до дана двадцать миль. Следовало поискать коня. Он прошел еще пару ярдов, остановился и застыл, поджидая. Едва ли он думал о чем-либо. Наконец появилось странное ощущение — дрожь и напряженность, а вместе с ними и уверенность: где-то рядом находится конь. Если не тот, на котором он сюда приехал, то какой-то другой. Следуя своему шестому чувству и не обращая внимания на тревогу, которая просто кричала ему, что он больше не направляется прямо в дан, Перрин медленно пробирался среди деревьев, пока наконец не увидел впереди яркий свет, который означал, что там открывается горный луг. Притяжение коня было таким сильным, что Перрин забыл о своем состоянии, поспешил и случайно ударился раненой рукой о дерево. Вскрикнув, он услышал ответное фырканье. Перрин двинулся дальше, на этот раз более осторожно, и вышел из леса в долину, где мирно пасся гнедой мерин. Поводья свисали к самой земле. Когда Перрин, шатаясь, добрался до него, конь поднял голову и потерся мордой о его здоровую руку.
— Давай-ка снимем эту узду, друг мой. А то вдруг я умру по пути, и ты погибнешь от голода, если эти поводья запутаются за куст.
Перрин принялся одной рукой снимать поводья, преодолевая жгучую боль. Наконец, когда все было закончено, он прислонился к коню, чтобы не упасть, и стал рыться в седельных вьюках, где отыскал запасную рубашку предыдущего владельца коня и кусок вяленой оленины. Ему удалось разорвать рубаху зубами, и он сделал из нее перевязь, чтобы подвесить руку, после чего сжевал оленину. Перрин сидел в седле, направляя коня коленями. Они медленно тащились вперед весь день, проходили между редкими деревьями, взбирались на холмы и спускались с них, а к закату одолели еще десять миль. Когда они нашли еще один луг, лорд отпустил коня попастись. Хорошо быть конем, думал Перрин, глядя, как животное ест траву. Желудок лорда сжимали голодные спазмы. Он собирался отдохнуть только несколько минут, но как только сел, то сразу же заснул.
Когда он проснулся, луг был весь залит лунным светом. Рядом, опустив голову, стоял мерин и спал.
Ночь была неестественно тихой; не кричали совы, не стрекотали сверчки. Ничего. Удивившись тишине, Перрин приподнялся и увидел нечто… кого-то, стоявшего на краю луга. Он прошептал проклятие и поднялся, жалея, что у него нет меча, который он бросил на поле брани. Фигура сделала шаг вперед. В лунном свете она казалась высокой и огромной — или это просто был обман зрения? Создавалось впечатление, что бледный свет капает с нее, такой же ощутимый, как вода, стекающая по сильным голым рукам. Свет блестел на странном золотом украшении, висящем на шее, дрожал на массивных оленьих рогах, которые росли на голове, — также оленьей, хотя с нее смотрели человеческие глаза. Перрин заплакал в благоговейном трепете и огромной радости.
— Керун, — прошептал он. — Мой бог! Мой господин!
Огромная голова повернулась в его сторону. Влажные темные глаза смотрели на него изучающе, не то чтобы недобро, но отстраненно; бог поднял руки, благословляя человека, который возможно остался последним поклоняющимся ему во всем Дэверри. Затем Керун исчез, оставив Перрина дрожать и заливаться слезами. Боль и усталость таинственным образом пропали. Перрин отправился к тому месту, где появлялась фигура, опустился на колени в траве — священной, потому что ее касался бог.
