— А кто написал эту песню? Вы? Менестрель кивнул, потом заколебался:
— Точнее, моя здесь только музыка. Я был бы рад, если бы мог сказать, что и стихи принадлежат мне. Но я вынужден признать, что на самом деле их написал некий человек по имени Ли Хант. Он жил много сотен лет назад, и писал он не о вас, а о другой леди, носившей то же самое имя. Возможно, вы помните — однажды я уже говорил вам, что вы мне напоминаете…
Менестрель не окончил фразу. Молодая женщина с бессознательной грубостью перебила его:
— Где мы сейчас находимся?
Это был первый конкретный вопрос, заданный ею своему кавалеру. Женевьева говорила достаточно спокойно, но чем больше она думала о ситуации, в которую попала, тем меньше понимала.
Когда менестрель заговорил, его голос звучал более хрипло и низко, чем при пении.
— Мы на Земле, госпожа моя Женевьева, в городе, который называется Лондон. Сейчас мы находимся в знаменитом храме, месте, где поклоняются Богу. Этот храм называется Вестминстерское аббатство.
— В самом деле? Но я совсем не помню, как… как я оказалась здесь.
— В этом нет ничего удивительного, если учитывать обстоятельства. Но беспокоиться здесь не о чем; в свое время я все вам объясню. Ведь меня вы помните? — Под внешним спокойствием певца явственно чувствовалась тревога. Он поставил свой странный инструмент, прислонив его к скамье, а потом склонился перед леди, едва не опустившись на колени, и протянул к ней руку. Движение получилось несколько неуклюжим, и протянутая рука чуть не упала Женевьеве на колено, но вместо этого изящные длинные пальцы затормозили, коснувшись подушки. — Николас Хоксмур — к вашим услугам, — добавил он.
В этой обстановке Ник выглядел мужчиной среднего сложения и достаточно зрелых лет, но до того, чтобы считаться пожилым, ему было еще далеко. Он был чуть выше среднего роста, и его выправка не так бросалась в глаза, как в тот раз, когда Женевьева впервые увидела его — еще на экране видеофона. Слегка вьющиеся ореховые волосы Хоксмура красиво поблескивали, но на макушке они уже начинали редеть. Еще у него была небольшая заостренная бородка того же оттенка, что и волосы, и усы — тоже несколько более редкие, чем мог бы пожелать мужчина. Но конечно же, на самом деле Хоксмур боялся лишь того, что его примут за обычного щеголя, пустоголового красавчика, у которого за внешностью нет никакого внутреннего содержания. Чтобы избежать этого, Хоксмур наверняка прилагал немалые усилия. Так что, пожалуй, он смирился бы и с чем-нибудь похуже редеющих волос.
Что же касается лица Хоксмура, оно было довольно неприметным. Уж во всяком случае, не настолько красивым, как запомнилось леди после их предыдущих встреч. Нос у Хоксмура был с небольшой горбинкой, а глаза — немного водянистые и какого-то невыразительного цвета, что-то среднее между серым и карим. Сегодня архитектор и пилот — как сам он представился — был одет на средневековый манер: в плотно обтягивающие лосины и короткую куртку. Ткань, из которой была пошита одежда, казалась плотной и прочной — и не более яркой, чем глаза Хоксмура. Она весьма резко контрастировала с ослепительно белым платьем леди Женевьевы.
— Конечно, я помню ваше имя, — отозвалась леди Женевьева. — И ваше лицо тоже помню. Хотя мне кажется, что сейчас вы выглядите… выглядите как-то иначе. Полагаю, я виделась с вами всего пару раз, причем нельзя сказать, чтобы мы хоть раз действительно стояли лицом к лицу. Первый раз я видела всего лишь ваше изображение на экране видеофона. А во второй раз на вас был скафандр, и я вообще не могла рассмотреть ваше лицо. Мы тогда находились на космическом корабле, и когда я попыталась заглянуть внутрь вашего шлема…
Поскольку Николас стоял, склонив голову, он не мог видеть, как леди Женевьева побледнела от нахлынувших воспоминаний, но он явно почувствовал, что это может произойти, и потому поспешно перебил Женевьеву:
— Мы действительно находились на корабле. Но сейчас мы оба здесь, госпожа моя. Здесь, в этом прекрасном месте. Ведь оно действительно прекрасно, не правда ли? И вы в безопасности. В полной безопасности — насколько в моих силах было это обеспечить. А мне… мне по силам многое.
Бледность отступила. Леди Женевьева готова была поверить в заверения о безопасности, расточаемые ее кавалером, но ей хотелось получить более подробные объяснения. Она слегка покачала головой, словно для того, чтобы унять ощущение неуверенности, и подняла руку в вопросительном жесте, указав на две большие каменные башни, маячащие сразу за монастырской стеной. Эти монументальные башни-близнецы насчитывали в высоту несколько десятков метров. В косо падающих солнечных лучах их стены отливали серо-коричневым. Каждая башня была увенчана по углам четырьмя небольшими шпилями. В ближайшей башне было, пожалуй, метров сорок, но она выглядела настолько огромной, что казалось, будто она прямо-таки нависает над монастырским садиком. Над каменной громадой и монастырским двором пронеслась морская чайка, издав пронзительный крик.
Хоксмур взглянул в ту сторону, куда указала Женевьева.
— Эти башни, леди Женевьева, образуют западный фасад аббатства. Между ними расположен главный вход. Я проектировал их и руководил их строительством… Ну, если быть совершенно правдивым — а я хочу быть с вами правдивым, — это сделал мой тезка. Он жил даже раньше, чем человек, написавший слова этой песни. Но я полагаю, что могу совершенно честно и беспристрастно сказать, что я бы выполнил эту работу не хуже, а то и лучше, если бы у меня была возможность работать с настоящим камнем и известкой. Помните, я как-то уже говорил вам, что я архитектор?
— Да, помню. На самом деле мне кажется, что я могу вспомнить каждое слово, что вы мне когда-либо сказали. — Леди грациозно поднялась на ноги и глубоко, полной грудью вдохнула. — Но меня не отпускает ощущение, что мне следовало бы помнить больше, много больше. Я имею в виду — помнить о событиях недавнего времени. Очень важных событиях. И мне кажется, что, если я как следует постараюсь, воспоминания вернутся. Но…
— Но вы не уверены, стоит ли стараться?
— Да! — Леди Женевьева запнулась, потом шепотом добавила:
— Потому что я боюсь…
Хоксмур легким движением выпрямился и теперь с нерешительным видом стоял рядом с Женевьевой.
— Если это доставляет вам такое беспокойство — не нужно торопиться, — сказал он. — Не нужно заставлять себя думать об этом. Пожалуйста, позвольте мне принять на себя все заботы — хотя бы на какое-то время. Я буду считать это большой честью — право опекать и защищать вас во всем. Вы даже не знаете, насколько большой.
— Ну что ж, Николас, это большая честь для меня — находиться под вашим покровительством. Весьма вам признательна. — Женевьева протянула хрупкую изящную руку, и мужчина с благодарностью принял ее.
А что случилось после того, как их пальцы соприкоснулись, леди не помнила.
Из трех космических кораблей, входящих в состав эскадры, «Призрак» превосходил все прочие по размерам, скорости и огневой мощи. Эскадра все еще находилась на орбите Иматры, но премьер Дирак и его свита — экипажи кораблей, советники, телохранители и всяческие специалисты, включая Санди Кенсинга, — поспешно заканчивали приготовления к походу.
