Глава 1
Меняльная лавка у Восточных ворот Ливды – это, конечно, не та судьба, о которой я мечтал. Еще совсем недавно. Еще совсем недавно… Всего лишь четыре года назад я покидал этот город, пропахший сохнущими снастями, гниющими рыбьими потрохами, нуждой и страхом. Я уходил от моего детства, от беспросветной тоски, от безнадежности – туда, где осуществляются мечты, туда, где правят свобода и честь, туда, где все решают сила рук и отвага души. Словом, четыре года назад я покинул Ливду, чтобы стать наемником в Геве. И вот я снова здесь. А город словно стал меньше, он будто съежился за эти три года, первое время после возвращения я все время ловил себя на желании пощупать стены знакомых с детства домов. Стать на цыпочки, легко достать кончиками пальцев до нижнего ряда черепицы на крыше дома сапожника… Когда-то, давным-давно, в прошлой жизни, эта черепица была так недосягаемо высоко… Впрочем, и теперь мне будет не так-то уж и легко достать эту самую черепицу… Больная нога сразу же напомнит о себе, я знаю. Но все-таки я сильно вырос за эти четыре года. Я стал мужчиной. Я стал колдуном. Я стал калекой. А город, конечно, остался все тем же – огромным скопищем людей и строений, медленно умирающих и гниющих заживо.
Ливда умирает. Если не произойдет ничего из ряда вон выходящего, умирать она будет долго. Этот город слишком велик, чтобы сдаться так просто – тем хуже его обитателям. Они будут – поколение за поколением – бороться с нуждой, уступать шаг за шагом, проигрывать один бой за другим. И устремляться в схватку с нищетой снова и снова – скорее по привычке, уже не надеясь победить. Город погубили морские разбойники. Торговля хиреет, рыбная ловля превратилась в одну из самых опасных профессий, разорившиеся торговцы и рыбаки опускаются и пополняют армии ночных баронов Ливды. Теперь, когда Империя, похоже, рухнула, экипажи имперских галер, не получающие жалования из Ванетинии, постепенно спиваются, разлагаются и от дезертирства их удерживают лишь те гроши, что платит Совет. А Совет не требует от имперских солдат службы, он просто боится бунта. Галеры практически не покидают городскую гавань и разбойники-северяне становятся все смелей и нахальней.
Понятно, что в таком городе меняльная лавка – не слишком прибыльное дело. Тем более лавка у Восточных ворот. Остатки прежней деловой активности, вообще, почти все, что еще приносит доход, сосредоточено в западной части Ливды, вокруг порта. Там, в порту, есть меняльные лавки, открытые торговыми домами и товариществами судовладельцев. А здесь мои клиенты – лишь окрестные крестьяне да те немногие торговцы, что еще рискуют пускаться в дорогу от одного замка к другому. Конечно, они здорово рискуют. Теперь, с исчезновением Империи, рухнет последнее подобие порядка. Окрестные дворянчики и приблудные бродяги – вся эта свора сантлакских разбойников с гербами на ржавых щитах – все они с удвоенным остервенением возьмутся за разбой. Сухопутная торговля замрет совершенно. А крестьяне… Что с них проку? Лишь изредка кто-то просит оценить старинную эльфийскую монету, вывернутую плугом из земли или обменять подозрительный медяк, который всучили на рынке… Ну еще иногда ко мне обращаются за консультацией купчишки, не желающие почему-либо светиться с валютой в порту. За время службы наемником в Геве я неплохо наловчился разбираться в восточных монетах. Вот купчики и идут ко мне за советом, тем более что в городе ползет молва, мол, я не щепетилен и не особо стремлюсь соблюдать формальности. Мне плевать, законным ли путем приобретено серебро моего клиента. А солдаты нашей городской стражи смотрят на это сквозь пальцы. Они, бывает, даже угощают меня стаканчиком винца. Жалеют калеку, своего брата солдата, пострадавшего в бою, да и мои рассказы о похождениях в вольном отряде неизменно вызывают интерес. “Вот и нам, глядишь, придется вскоре подаваться в наемники, жалованье два месяца не платят, паскуды”, – так рассуждают они вслух, особенно когда выпьют. Да только не уйдут они из стражи, нет. Даже если им перестанут платить жалованье вовсе – нет, не уйдут. Их основной заработок – вовсе не из городской казны, они наживаются, мздоимством и незаконными поборами. Эти люди заживо гниют вместе с их проклятым городом. Четыре года назад я пытался избежать этой судьбы и подался в Геву – да вот, снова здесь. Сижу в крошечной лачуге у Восточных ворот и тщетно пытаюсь убедить себя, что меня не затронет гниль, владычествующая в Ливде…
* * *
Мама дала мне нежное сердце,
Папа дал мне чистую совесть,
Моя восьмая жена сказала мне:
– Я люблю в тебе это,
О, если б ты знал, как я люблю в тебе это,
Но жить на краешке жизни невыносимо.
И она не открыла мне глаз,
Я слышал это семь раз…
П.Кашин
Четыре года назад… Тогда я верил, что смогу вырваться, смогу начать новую жизнь… Я сговорился с купцами, снаряжавшими караван в Энгру – напросился к ним попутчиком. До Старой Гавани они собирались плыть на барках в сопровождении имперской галеры, оттуда рискнуть добираться по суше. Именно рискнуть – ибо наши местные сантлакские дворяне куда более алчны, жестоки и опасны, чем разбойники Севера. Однако путешествие прошло на редкость спокойно. Мне иногда приходилось браться за весло, и я всякий раз с удовольствием убеждался, что некоторая колдовская сила у меня имеется. Подслушанные украдкой заклинания облегчали мой труд, я налегал на весло весьма энергично и я даже несколько раз был удостоен похвалы старшины каравана. Ну и, конечно, заслужил косые взгляды прочих попутчиков, так же как и я подрядившихся служить в дороге в обмен за право идти с караваном. Обычная, в общем-то, практика – с одной стороны, купцы экономили и нанимали меньше подручных, с другой – им было выгодно, что с караваном идет больше народу. Чем многочисленнее караван, чем менее легкой добычей представляется он сеньорам – тем безопаснее будет путь. Ну и одиночки, идя с караваном, получают защиту – а взамен они вкалывают на купцов. Словом, благодаря своим талантам я выделялся среди двух десятков путников, плывших вместе с торговцами. Прощаясь, старшина каравана протянул мне медную монету и предложил наняться к его хозяину на постоянную работу. Снова вернуться в Ливду? Ну уж нет! Мой путь лежал в Геву, в славный город Ренприст. Я поблагодарил караванщика, как мог вежливее отклонил его предложение и попросил помочь добраться из Энгры дальше – в Ванет. Тот пристроил меня в небольшую партию, отправлявшуюся с речной баркой в Кроличью Падь, городишко на границе с Ванетом… Так, приставая то к одному, то к другому каравану, я пробирался на восток. По пути где только можно подслушивал и подглядывал, узнавал заклинания. Сам не знаю, почему я не стал действовать обычным путем, почему не попросился в ученики к какому-нибудь колдуну? Почему стал прятать свой Дар? Наверное, сыграла роль моя привычка к одиночеству. Я с малолетства приучил себя к скрытности. У меня никогда не было настоящих друзей, да и семьи не стало слишком рано. На улице меня дразнили “приблудой”. Кем был мой отец, не знал никто, моя мать умерла, когда мне было только девять лет, и унесла в могилу этот секрет. Насколько я помню, мама была скрытной и замкнутой женщиной и меня воспитывала в таком же духе. После ее смерти меня взял к себе в дом вдовец сапожник, который трижды сватался к маме и всякий раз получал отказ. Он был добрым человеком и, пожалуй, неплохо ко мне относился, но родным я ему все-таки стать не мог, тем более что у него были свои дети. К тому же я слишком рано понял, что обладаю неким даром, отличающим меня от большинства моих земляков и сверстников. Вероятно, моим отцом был какой-то бродячий маг – говорят, Дар передается по наследству. Да, какой-нибудь бродяга, вряд ли он даже запомнил маму – одна ночь или несколько, всего лишь эпизод в странствиях, а вот мама до самой смерти не могла его забыть и хранила верность воспоминанию о коротком счастье. Должно быть, я никогда не узнаю правды о своем отце, да и какое это имеет значение?
