Единорог нанесла удар. Змей отдернул голову, и ее копыто прошло чуть в стороне. Раздвоенный язык Змея коснулся колена Эмбер, и ее нога онемела. Единорог превратила падение в выпад, и ее витой рог коснулся левого глаза Змея. Тот попытался вновь отпрянуть в сторону, но на сей раз Эмбер была быстрее. Мощь, усиленная яростью и гневом, вырезала алый камень из глазницы и прижгла рану так, что Змей лишь на миг ощутил боль.
Подхватив Глаз, Единорог осторожно коснулась им своего колена. Онемение исчезло.
– Счастливо оставаться, – сказала она, проскальзывая в складку пространства и перемещаясь на свой островок покоя.
Змей остался бесноваться позади…
Несколько веков прошло, пока Змей оправился от потери и перешел в наступление. Эмбер успешно обороняла границы своего королевства, однако вскоре начала понимать, что война в конце концов будет проиграна. Питаясь излучениями Первозданного Хаоса, Змей мог пополнять силы практически в любой точке Вселенной, тогда как Единорог вынуждена была преобразовывать ту же энергию с помощью Глаза. Она видела, что камень наполняется каким-то новым содержимым, тем, чего внутри него ранее не было; но разгадать смысл новых образов, вращающихся в алых глубинах Глаза, Эмбер не могла.
Формы те были… хаотическими. И Порядок внутри нее не мог воспринять эти образы и впитать их силу.
Тогда-то Единорог и решила, что ей необходим союзник в царстве ее врага. И нанесла визит в края, где власть Змея была абсолютной – в черную цитадель Двора Хаоса…
О том, как Эмбер привлекла на свою сторону молодого и многообещающего мага по имени Дворкин, написано вполне достаточно – хватит и того, что изложено в Книге Единорога (кстати говоря, автором ее является сам Дворкин). Об их долгих отношениях, столь тайных, что Змей до определенного момента ничего не заподозрил, также можно было бы написать отдельную книгу. Но зачем? Итог их гораздо более важен, нежели любая книга или библиотека, – ибо «итогом» тем был не кто иной, как Оберон.
О рождении сына Дворкин вскоре узнал. Увы, одновременно это откуда-то стало известно и Змею. И тот, за неимением в пределах досягаемости самой Эмбер, обрушил свой гнев на мятежного Дворкина.
Как Дворкину удалось спастись, он никогда не рассказывал. Как ему удалось сбить адских гончих со следа и продержаться достаточно долго, чтобы добраться до горы Колвир, – остается еще большей загадкой. Но случилось именно так.
Единорог дала Дворкину посмотреть внутрь Глаза Змея, и тот, пораженный в самое сердце тем, что увидел, вынужден был удалиться к самому краю Бездны Хаоса. В одиночестве и тишине Дворкин размышлял о величии Вселенной, увиденной им сквозь алую призму, и мысли эти заразили его жаждой созидания – что не было присуще никому из его соотечественников.
Вернувшись к Эмбер, он снова взял Глаз и, вскрыв себе вены на левом запястье, обратился к хладной Вечности со словами, которые в одной из Великих Книг записаны примерно так: «Да будет Свет!»
Одни слова вызвали бы простой шум. Слова и кровь – толчок ужасающей мощи.
Кровь уроженца Хаоса, узревшего под зыбкой тканью Вечности Порядок (или то, что он полагал таковым), наполнила эти слова Силой и заставила горы содрогнуться, а моря – выйти из берегов.
Но катаклизм остался бы незамеченным, когда бы Дворкин остановился на этом. Однако он продолжал говорить, и кровь его образовала на камне узор печати, скрепляющей те слова.
Печать ту несведущие позднее назвали Лабиринтом…
Печать. Узор. Образец для подражания, созданный на основе образов, которых никто более не видел.
Только после этого Единорог сообщила ему, что то краткое время, проведенное ими вместе, принесло свои плоды, и познакомила с юным Обероном…
Эмбер никому не сказала, что свои плоды принесла и ее еще более давняя встреча со Змеем. Та, первая.
Не зря адепты Искусств Хаоса утверждали, что Лабиринт – просто безмозглый узор, в который впечатана личность самого Дворкина (а позднее – Оберона); тогда как Логрус – воистину живое существо, а тот меняющийся рисунок в потайной пещере – лишь его след…
Никогда не верьте сказанному, ибо слова, как и глаза, могут обмануть.
Никогда не верьте написанному, ибо то, что написано пером, легко исправляется с помощью топора (вопреки утверждениям древних).
Но главное – никогда не верьте тому, что выдается за истину в последней инстанции. В девяти случаях из десяти это – откровенная ложь; в десятом же – правда, только та ее часть, которая не принесет никакой пользы знающему ее.
Порою ложь говорит куда больше, нежели могла бы сказать правда.
И еще больше говорит молчание.
А самое точное и достоверное Знание скрывается не в открытых и вседоступных книгах, но и не в тайных и запретных манускриптах.
Больше всего знал тот, кто искренне сказал: я знаю лишь то, что я ничего не знаю… Большего не узнать никому из смертных.
А Всеведущие Боги не знают даже этого.
Часть завершающая
Невозможность
«Невозможное мы делаем сразу, невероятное – чуть подумав.»
Андре Нортон. «Буря над Колдуном»
Когда все средства примирения исчерпаны и враг подступает к самому краю пропасти, на котором стоите вы…
Когда весь ваш мир в очередной раз катится в созданную вашими же долгими усилиями пучину…
Когда ничто уже не в состоянии предотвратить неизбежное…
Тогда в дело вступаем мы. Только тогда.
Не то чтобы мы так любили выкручиваться из невероятно сложных и в принципе нерешаемых ситуаций. Нет, в этом отношении мы, как и нормальные люди, предпочли бы иметь выбор. Но как раз его у нас и нет, впрочем, как и у вас. Наш шеф принципиально не принимает никаких заказов, кроме самых безнадежных, считая, что их выполнение поддерживает нашу (в смысле, его) репутацию на недосягаемо высоком уровне. Тут он, пожалуй, не так уж не прав, однако какой ценой эта репутация приобретается!
Хотя в отношении цен шеф является великим мастером. Обычный его тариф клиенты называют «грабеж средь бела дня», специальные услуги – «разбой на большой дороге», а когда разговор заходит о срочности исполнения, вообще теряют дар речи.
Правда, платят всегда. Не было ни одного случая, когда клиент отказался бы выплатить обусловленную контрактом сумму. Еще до меня, в период сразу после основания команды «Невозможность», поговаривали об одном очень самонадеянном типе, посмевшем противопоставить шефу собственное, с позволения сказать, могущество…
Пока дело ограничивалось отговорками, угрозами и попытками шантажа, шеф попросту начислял проценты на основную сумму; когда в ход пошли наемные убийцы-профессионалы, он вежливо отсылал упрямому клиенту их головы в изысканных упаковках, добавляя к каждой короткую записку с напоминанием о том, что сумма долга к настоящему моменту составляет столько-то и столько-то. Наконец, когда накопившиеся проценты превысили первоначальную сумму вдесятеро, шеф с досадой выдернул страницу из записной книжки и дал команде внеочередное задание, сообщив, что в средствах те могут себя не ограничивать, мол, его интересует только сам эффект.
