— Старик, — Сумкин внезапно охрип. — Старик, но это же… «Илиятэ». «Илиада»! Ты понимаешь?! «Илиада»! А значит, «хэ ма» — Гомер! — он бессильно уронил книгу на колени. — Ничего не понимаю.
— «Илиада»?! — Котя тупо глядел на приятеля.
— «Илиада», — прошептал тот. — Но этого просто не может быть. Откуда? Как, как у Цинь Ши-хуана оказалась «Илиада» да еще в переводе на древнекитайский язык?!
— А ты не ошибся? — робко предположил Чижиков, умолчав о том, что раньше книга принадлежала Фэй Луну.
— Действительно. Сейчас проверим! Это слишком! Слишком, чтобы быть правдой!
Сумкин принялся лихорадочно распутывать перехватывавшую связку веревочку. Наконец дрожащие пальцы его справились с затянутым Котей узлом — и Федор развернул глухо застучавшие бамбуковые планки. Поднес к носу, вгляделся.
— Эх, почистить бы. Грязная. Гм… Так… «Напевы здесь». Это что? А, моление, гимн богам! Значит: «Напевы здесь в качестве молений богам каждый возносит». Дальше: «говоря про ярость…» Тут какое-то имя… «Акэлюсы», вот какое. Ну, знаток Гомера, тебе ничего это не напоминает? — пытливо глянул Сумкин на Котю. — «Напевы здесь как моления богам каждый возносит, говоря о ярости Акэлюсы». Прости, перевод рабский, я понимаю, но все же.
— «Пой, богиня, про гнев Ахиллеса, Пелеева сына, гнев проклятый, страданий без счета принесший ахейцам!» — процитировал по памяти Чижиков, глядя на Сумкина с восторгом. — Ахейцы там есть? Есть?
— Сейчас, подожди, — Сумкин сунулся в текст, чуть не носом завозил по бамбуковым дощечкам. — А! Вот! Есть «акайя». Должно быть, это твои ахейцы. А Акэлюсы — Ахиллес!
И оба замолчали, глядя друг на друга.
— Невероятно, — наконец нарушил молчание Сумкин.
— Здорово! — хлопнул его Котя по коленке.
— Ай!!! — вдруг вскрикнул великий китаевед, подпрыгнув на месте и роняя в траву сверток с книгами.
— Да я же несильно, — начал было оправдываться Чижиков, как взгляд его наткнулся на короткую толстую стрелу, пронзившую левую икру Сумкина. — Что за черт?!
Шпунтик, вздыбив шерсть, зашипел, припадая к земле.
Схватившись за меч, Котя обернулся, вскочил.
Неподалеку Чижиков увидел человека — весь в черном, он стоял, широко расставив ноги, и поспешно перезаряжал небольшой арбалет. Увидев, что его заметили, человек отбросил арбалет, рванул из-за плеча короткий блестящий клинок и стремительно побежал к Коте.
— Э! Мужик! Ты чего?!
Чижиков растерялся: нападавший двигался точно молния. Котя всем существом почувствовал, что через пару мгновений страшное лезвие неотвратимо вопьется в его тело, рассекая мышцы, кости, вены… Расширившимися глазами Котя смотрел на собственную смерть, летевшую на него со скоростью гоночного автомобиля. Котя оцепенел и обреченно зажмурился.
Вдруг раздался короткий яростный вскрик, и Чижиков резво открыл глаза. Откуда-то сбоку на черного человека налетела Ника и сбила его с ног, но тот вскочил как мячик и сразу же бросился на нее, непостижимо быстро орудуя мечом. Ника не уступала ему в скорости, более того — она умудрилась нанести нападавшему внезапный удар коленом в грудь. Удар был силен: человек в черном крякнул, его отнесло на несколько шагов, а девушка взвилась в воздух и в невероятном прыжке обрушилась на него сверху, ударила в голову — локтем сверху, прямо в темя, и одновременно наподдала коленом снизу, прямо в челюсть. После чего оттолкнулась от его плеча и приземлилась в полутора метрах позади, тут же извернувшись в низкой боевой стойке. Однако продолжения битвы не последовало: нападавшим овладела воистину смертная скука — он лежал черным комком и не подавал никаких признаков жизни.
— Вы в порядке? — крикнула Чижикову и Сумкину девушка, склоняясь над телом.
— Готов, — выпрямилась она.
— Спасибо, — выдохнул Чижиков, привыкая к тому, что все еще жив. — Но это все равно тебя не оправдывает, девочка из будущего.
С кряхтением, по-стариковски Котя сел на землю рядом с раненым приятелем:
— Ну что, Федор Михайлович, как ножка?
Конечно, Котя допустил Нику до врачевания Сумкина. Чижикову еще никогда не приходилось вынимать стрелу из чужой ноги — черт, да он вообще в жизни с такими ранами не сталкивался! — и здесь хороша была любая помощь, хотя бы моральная. Впрочем, Ника оказалась более полезной, чем Котя предполагал, и ловко вытянула стрелу из раны. Сумкин держался, как мог, но все же заорал дурным матом, да так, что Шпунтик прижал уши и на всякий случай удрал в заросли бамбука.
Когда Ника закончила, Котя вздохнул с облегчением: все это время он представлял себя на месте Сумкина и напредставлялся до того, что аж в животе захолодело. Порывшись в дорожном свертке, Котя отыскал в кармане джинсов относительно чистый носовой платок. Им и закрыли рану, а сверху для верности замотали куском древнекитайской тряпки, который Котя живенько отпорол от своей куртки. Вернувшийся Шпунтик помогал изо всех сил: тыкался мордой в Сумкина, в Чижикова, в Нику, успокаивающе мурлыкал, был одновременно всюду, проводя посильную кототерапию.
Федор смотрелся бледно: встрепанный, с задранной штаниной и с нелепой повязкой на ноге. Котя вырубил ему подходящую бамбучину, и Сумкин попробовал подняться на ноги, опираясь на нее и на плечо Чижикова. Получилось так себе, но подобным способом великий китаевед все же мог передвигаться, хотя и не так быстро, как раньше.
Увидев, что дело его небезнадежно, Сумкин немедленно потребовал наибережным образом упаковать «Илиаду»:
— Ты, старик, просто не представляешь всю важность моего открытия! Это же буквально переворачивает все наши представления о связях древних китайцев с внешним миром! Притом, заметь: это же перевод! Понимаешь, перевод! А ведь считалось, что переводная литература появилась в Китае только с массовым проникновением сюда индийского буддизма! Фантастика! Просто фантастика!
Тут Котя понял, что Сумкин определенно выживет.
— А нам обязательно надо лезть в гору? — спросил Котя у Ники.
Девушка упрямо кивнула.
Так и полезли: Ника по-прежнему впереди, со своей и сумкинской поклажей, затем Котя, а сзади — опирающийся на Котю Сумкин, который пристально следил, не уронил ли приятель узел с важнейшей находкой современности. Замыкающим шел Шпунтик, который твердо решил следовать в арьергарде.
Котя никогда не подозревал, что тщедушный Сумкин может быть тяжелым как комод. Сначала они шли довольно бодро. Федор периодически тихо охал, наступая на раненую ногу, и только это отвлекало его от рассуждений об «Илиаде». Потом Сумкин пообвыкся, перестал стесняться налегать на Чижикова и охать — и вот тут стало тяжелее. Котя ежесекундно ожидал стрелы в спину от приятелей убитого Никой черного воина, но потом, когда он фактически потащил великого китаеведа на себе, на стрелы стало просто наплевать. Котя думал лишь о том, как бы не оступиться и не навернуться вниз. Продвижение замедлилось. Меж тем подъем делался все круче. Потом и вовсе пошли горные тропы — от уступа к уступу, — по которым надо было не подниматься, но карабкаться.
