Но Луэркас являлся человеком, точнее, был им в прежние времена, до своей смерти. Лишь он — если не считать новорожденного сына — связывал ее с родом людским… только он на всей этой блеклой и плоской равнине знал, кем была она на самом деле. Он один понимал, какое положение она занимала бы в мире, не вмешайся в ее жизнь Сабиры. Лишь для него одного она была не просто Шрамоносным чудовищем, ходившим на охоту, перетаскивавшим поклажу и переправлявшим детей с одного берега реки на другой. Только он знал, что она принадлежит к Семейству, к роду Галвеев, и является Волчицей, знатной юной колдуньей, у ног которой однажды окажется весь мир.
Но сейчас… мир, окружавший ее, не мог предоставить ей ни богатства, ни блеска. Где их взять — среди утесов, поросших лишайником, низких кустиков черники, мышиной травы и невысоких ив? Даня шла вперед, и ребенок на ее руках заплакал; опустившись на травяную кочку, она занялась младенцем — неловкая и недовольная собственным телом. Как было бы здорово вновь стать человеком. Будь у нее мягкая кожа и полная грудь, она могла бы без боязни держать свое дитя; имея человеческий облик, она просто не в состоянии была бы ни сломать ему что-нибудь, ни оцарапать его своими когтями. И, кормя ребенка, она не думала бы о том, повредит ли ему ее молоко или нет: ведь изувечившие ее чары легко могли изменить и молоко, лишить его всяких питательных свойств. Если б только можно было вновь сделаться человеком… тогда их тела соответствовали бы друг другу, и она по-настоящему бы стала ему матерью.
Ребенок вырастет, станет взрослым, он будет иметь идеальное тело и, видя родившую его уродину, никогда не догадается о том, что и она прежде была красавицей. И что ею восхищались. Он будет избегать ее, почувствовав к ней отвращение, и эта исходящая от него любовь иссякнет и погаснет, когда сын ее осознает свое совершенство и ее проклятое уродство.
И тем тяжелее было понимать это, видя, что уже сейчас ее утраченная красота просвечивает в этом крошечном личике.
Когда младенец насытился, Даня поднялась и заторопилась в Ин-Каммерею. Душа ее болела, но сооружение Древних, Дом Бесовских призраков, утешит ее; среди его аркад и чудесных зал легко и приятно мечтать о том, что она вновь когда-нибудь станет женщиной. Добравшись до главного входа, она уверенной поступью направилась вниз — ноги Дани успели привыкнуть к ступеням. Спустившись в огромный зал, она заторопилась вперед по коридорам с высокими потолками и наконец достигла нужной ей комнаты, в которой находилось экранирующее устройство.
Плотно укутав младенца, она положила его на ближайшее из сидений, располагавшихся неподалеку от магического аппарата Древних, за пределами создаваемого им щита. Ребенок спал, крошечное личико его было обращено к ней. Она по-прежнему ощущала, как издалека тянутся к нему чужаки, как чары их касаются младенца, поглаживая его, лаская, убаюкивая. Они все еще пытались добраться и до нее самой. Однако Даня оградилась от них надежным магическим экраном, и сейчас ее радовало уже то, что, вступив под созданный Древними защитный купол, она наконец избавится от их соглядатайства.
Даня поднялась на помост, и устройство ожило без какого-либо участия с ее стороны. Все далекие голоса умолкли. И Луэркас немедленно оказался с нею.
Даня, как хорошо, что ты здесь. Без тебя мне было одиноко.
— Когда ты говорил со мной после родов, я подумала, что ты останешься. Но ты покинул меня прежде, чем я успела сказать, что счастлива вновь слышать твой голос. Почему ты оставил меня так внезапно?
Те, кто досаждает тебе и твоему ребенку своими бестелесными прикосновениями, охотно бы уничтожили меня — да и тебя со мною, — если бы только узнали, что ты являешься моим другом. Я лишь хотел поздравить тебя с разрешением от бремени. Ты проявила отвагу и силу, и с беременностью наконец покончено. Но остаться с тобой я не осмелился, за тобой следят могущественные чародеи. Их много, а я слаб и одинок.
Даня поторопилась напомнить себе, что лишь с Луэркасом могла она говорить открыто все те долгие месяцы, пока младенец рос в ее чреве. Лишь он знал целиком всю повесть об учиненном над нею насилии, о перенесенных ею пытках и ужасе, которыми сопровождалось зачатие этого нежеланного ребенка. Он сочувствовал ей, поддерживал, не давал упасть духом и уверял, что она еще отомстит тем, кто так жестоко обошелся с ней, сулил, что однажды она увидит, как склонятся перед нею и Сабиры, и Галвеи, перед тем как она произнесет свой приговор, осуждающий и тех, и других за все зло, причиненное ей. Она все время жаловалась ему на неудобства, которые причинял ей ребенок, на докучливых чародеев, вечно подглядывавших за ним и за нею, и Луэркас старался успокоить ее, уверяя, что она отомстит и им. Он утешал ее — так, как никто здесь просто не умел этого делать. И Даня сомневалась в том, что смогла бы пережить выпавшее на ее долю испытание без его помощи.
Однако слова его о том, что с беременностью наконец покончено, неприятно резанули ее по сердцу и заставили желудок собраться в тугой комок. Теперь она совсем не думала, что с этим этапом в ее жизни покончено… что она теперь освободилась . Напротив, она совершила нечто замечательное, жуткое и великолепное, сохранив свою жизнь. Она выдержала испытание и вышла из него преображенной, чего как раз и не понимал бедняга Луэркас.
Обнаружив, что ей мил рожденный ею ребенок, она подумала было, что предает этим Луэркаса… смешная, дурацкая мысль. Луэркас вовсе не будет чувствовать себя преданным, когда заметит, что она начинает любить младенца. Он поможет ей, поддержит, как делал это и раньше.
— Он такой хороший, — сказала она негромко. Не без нерешительности в голосе.
Хороший… аххх. Луэркас ненадолго умолк. Конечно. Разве может быть иначе?
Ей хотелось бы думать, что Луэркас понял ее, однако то, как ее бесплотный друг произнес эти слова, испугало Даню.
— Что ты имеешь в виду?
Новорожденный всегда беспомощен и умилителен, таков обычай природы, но чтобы родить его, тебе пришлось пройти через ад. И конечно, глядя на него, ты всякий раз видишь нуждающегося в любви младенца. Ты сама достойна любви более, чем кто-либо другой на всем свете… И ты способна полюбить своего сына. И это, на взгляд, и есть самое печальное во всей этой истории.
Именно поэтому он и выбрал тебя. Разве ты сумеешь остановить его, пребывая в подобном положении?
— Луэркас, ты говоришь бессмыслицу.
Твоему ребенку предопределено стать между тобой и всем, чего ты желаешь. Он погубит и тебя, и твои мечты и надежды, и сделает это во имя того, что он считает любовью. И ты поможешь ему в этом, потому что искренне полюбишь его. В голосе Луэркаса как будто звучало сочувствие, однако слух Дани улавливал в нем и нечто новое — еще не слышанное ею и потому неизвестное.
— Он — ребенок. Как может он победить меня? Почему ты считаешь, что ему предназначено погубить меня? Как это может случиться?
Дан, погляди на него внимательно. Погляди на него, только не человеческими глазами, а зрением Волка. Посмотри глазами колдуньи. Он рожден Волками и преображен чарами, столь могущественными, что при своем пробуждении они оживили мертвых и освободили духов из ловушек, удерживавших их в течение тысячи лет. Погляди на этого крошечного, беспомощного ребенка и скажи мне, что ты увидишь.
