Элоф невольно проникся сочувствием к Керморвану. Действительно, трудно было подозревать злой умысел среди образцов столь великого мастерства и любви к прекрасным вещам. Его первоначальные страхи улеглись еще больше, когда несколько Стражей принесли еду. Они больше не казались зловещими и неестественными; их длинные конечности, кисти и ступни странной формы просто отличались от человеческих и были так же приспособлены к жизни на деревьях, как его орудия — к обработке металла. С таким же успехом можно страшиться гладкой тюленьей шерсти, сформированной морем, или больших глаз дьюргаров, привыкших к темноте.
Элоф был поражен, впервые увидев среди Стражей стариков и детей. Все они были красивы на свой манер: солнце окрашивало их волосы расплавленной бронзой, играло на веснушчатой коже и зажигало зеленые огоньки в их широких глазах. Дети и подростки были более оживленными, чем взрослые, и веселое слово часто вызывало у них застенчивую улыбку, в чем вскоре убедился Тенвар. В их присутствии даже взрослые отчасти утрачивали свою замкнутость и начинали говорить. Их детское простодушие, о котором говорил Корентин, больше напоминало Элофу бдительный, но неразвитый разум, граничащий с животным разумом в своем пренебрежении ко всему, кроме самых насущных и непосредственных нужд. Даже старики с морщинистыми лицами и седыми волосами выглядели такими же беспечными и беззаботными, как молодежь. Все их помыслы были о предстоящем празднестве, где они выступали одновременно в качестве слуг и гостей; и то, и другое доставляло им равное удовольствие.
Вскоре Элоф покинул их и отправился полежать в тени и привести в порядок свои спутанные мысли. То, что Стражи могут стариться и иметь детей, плохо сочеталось с его первыми безумными догадками насчет обитателей лесного замка и порождало новые сомнения.
Весь этот день путешественники отдыхали, ели и пили, когда им этого хотелось. Корентин пришел удостовериться, что у них есть все необходимое, но вскоре предоставил их самим себе. Они еще раз выспались, не заботясь о том, как рано нужно вставать на следующее утро. Стражи показали им источники и пруды с чистой водой на склоне холма под башней, где они могли искупаться. Хотя вода была холодной, как камни, из-под которых она вытекала, она смыла с них дорожную грязь и наполнила затекшие конечности новой жизнью и энергией. По возвращении они обнаружили, что их старая одежда отсутствует, а на ее месте лежат богатые одеяния того фасона, который носили обитатели лесного замка. Элоф был удивлен, увидев черные штаны и тунику кузнеца, тем более что она была богато расшита по вороту и обшлагам золотыми и серебряными нитями, образующими странно знакомый узор из знаков и символов. Лишь проведя рукой по переплетению витых нитей, он вспомнил и поспешно достал из своей котомки старинный бронзовый посох с загнутым концом. Сходство символов поразило его: они не только совпадали, но и были расположены в одинаковой последовательности. Узор, выложенный вокруг воротника, повторялся в виде двух половинок на запястьях.
Темное подозрение снова всколыхнулось в душе Элофа; разве он сам не заковал некоторые из этих символов в чародейский меч, поражающий на расстоянии, извратив свое врожденное мастерство кузнеца? Эти символы наделяли создаваемый предмет свойствами принуждения и командования. Прищурившись, он внимательно посмотрел на вышивку, но не увидел ни проблеска живого света за золотыми и серебряными нитями; его пальцы тоже не чувствовали трепета высшего присутствия, заключенного в посохе. В сущности, так и должно было быть — чем мощнее узор, тем крепче он связан с материалом и формой, для которой он предназначен. Перенесенный или скопированный на другую поверхность, он утрачивает силу и становится лишь украшением.
Элоф осторожно поднял тунику, надел ее через голову и облегченно вздохнул, не почувствовав ничего особенного или необычного. Но когда он разглаживал складки на поясе, пальцы сообщили ему еще одну истину: эта вещь была не новой, ее носили раньше, но подогнали по его росту. Какой кузнец прошел этой дорогой до него и носил одеяние с этим странным узором? И где он теперь?
Один за другим члены отряда стали появляться перед остальными в своих обновах. Некоторые чувствовали себя стесненно, другие, как Тенвар, выхаживали с самодовольным видом. Но когда появилась Иле в развевающемся белоснежном платье с серебристой верхней юбкой, все головы повернулись к ней. Ничто не могло сильнее контрастировать с ее обычной кожаной курткой и шерстяными штанами или килтом; текучие линии платья скрадывали ее квадратную дьюргарскую фигуру и выгодно оттеняли кудрявые черные волосы и сверкающие глаза. Тенвар даже попытался поцеловать ей руку, но, уловив опасный блеск в ее глазах, счел за благо отойти в сторону. Лишь Керморван отсутствовал, и Элоф уже собирался напомнить об этом, когда на верхней лестнице зазвучали шаги и в галерею вошел Корентин, на чьих плечах лежала тяжелая мантия, темно-синяя, как воды океана. Рядом с ним шествовал Керморван в таком же облачении, но зеленого цвета. Их головы были увенчаны золотыми обручами со вделанными самоцветами, а высокие воротники напоминали ажурное кружево из редких металлов. Проницательный взгляд Элофа уловил в самоцветах искристые отблески, как на поверхности освещенной солнцем воды: в них обитали сильные качества, создававшие вокруг владельцев чары власти и королевского величия. Стражи отводили взгляды, как от яркого солнца, и низко кланялись; спустя мгновение Элоф и другие путешественники тоже поклонились. А вечером, когда два лорда повели путников вниз по лестнице в Зал Древа, где был накрыт ужин, громкие фанфары возвестили об их появлении, и все собравшиеся почтительно склонились перед ними, как тростник на ветру.
Путешественников усадили за личным столом Корентина, установленном под деревом на высоком помосте. Справа от себя он посадил Керморвана и леди Терис, а слева сидели Элоф и Иле. Ужин начался с большими церемониями, но без особой торжественности — вскоре повсюду уже гудели оживленные разговоры, и особенно громко раздавались голоса Гизе и Мерау Ладана, обсуждавших предстоящую охоту. Лишь Элоф молчал, разглядывая блестящее общество и пытаясь представить, как давит на душу груз тысячелетних воспоминаний. Это казалось почти невообразимым, подобно многому другому в лесном замке, и раздражало его. Он не принял происходящее так же слепо, как его спутники; он старался сохранить дистанцию и быть бесстрастным наблюдателем, изучая положение так же пристально, как мог бы рассматривать пробный образец, только что вышедший из горна. Тогда он вынесет решение… но не раньше.
Сумрачные размышления Элофа были прерваны Корентином, который налил ему и улыбнулся обезоруживающей улыбкой, заставившей его забыть о своем раздражении.
— Ну что, сир кузнец? Это очень старое вино: не хотите попробовать? Новое одеяние очень идет вам. Надеюсь, оно вам по росту?
— Вполне, милорд. Но, прошу извинить меня за вопрос, кому оно принадлежало раньше?
— Ах! — Корентин издал смешок. — Значит, вы заметили? Надеюсь, это не оскорбило ваши чувства. Судя по тому, что я слышал о вас, он счел бы за честь, что вы носите его одежду. Как же его звали? Он был моим другом, но, к своему стыду, я никак не припомню… Тирвес, его звали Тирвес! Северянин, как и вы, владевший безмерным опытом и мастерством. Даже лорд Вайда, который сам был великим кузнецом, уважал его. Это костюм его гильдии.
