Еще несколько улиц с путеводной нитью в виде этого инфернального света, а сзади все так же раздавался далекий шум толпы и гнал меня вперед. И тут я понял, что бегу уже по булыжной мостовой. На секунду я поверил было, что добежал до исторического центра города. Но эти булыжники тонули в месиве из соломы и навоза. Я уже собрался было поступить умнее и повернуть назад, но тут до слуха моего донесся слабый стон, и я понял, что бесформенная груда, лежащая в нескольких футах впереди, – человек или таковым недавно был. Я склонился над ним, задыхаясь от быстрого бега и борясь с отвращением. Я слышал, что из людей иногда отбивную делают, и несколько раз видел нечто сходное, но такого – никогда. В этой массе можно было признать человека, вполне возможно высокого, но черты лица были стерты, а из голого мяса торчала сломанная кость. Удивительно и ужасно было то, что он все еще жив. Внезапно на него упал луч света и застыл, и я, подняв голову, увидел худющего мужчину с фонарем, в длинном потрепанном камзоле, в штанах до колен и туфлях с пряжками. Жидкие белесые волосы обрамляли его лицо со скошенным подбородком, и что-то жуткое таилось в его глазах с красными прожилками. Он уставился на меня, слегка попятился, заметив меч, а затем приободрился, когда из хмари вокруг стали появляться его сотоварищи.
– Она спаслась, шлюха, но по крайней мере о ее обожателе мы позаботились, а? Неудивительно, что его душа не расстается с его мерзким телом, ибо ее ожидают муки адовы в черных глубинах бездны!
По всей видимости, он так шутил. Как бы там ни было, но некоторые из его товарищей засмеялись, и среди них несколько женщин. В руках у большинства из них были палки, у некоторых – навозные вилы и цепы. Бледный человек потер пальцы:
– Пойдемте поторопим его! Александр Маршалл, при тебе ли веревка? Тогда иди сюда и завяжи хорошую петлю.
– Вы что, собираетесь его повесить? – задыхаясь от волнения, спросил я. – Но зачем, ради бога? Он и так через минуту-другую умрет!
– Ради Бога, речешь ты? Назови тогда благочестием, что мы поднимем этого папского заговорщика и казуиста так близко к Небесам!
По всей видимости, еще одна шутка. Этот парень заслужил новый взрыв смеха.
– Что-то я не понимаю: вы такое с ним сотворили и еще хотите его повесить?
– Да, мой друг. Рука множества, каковою водит сам Господь, направленная против грехов папства и вавилонского блуда, ради Его Церкви, всей тяжестью легла на него. И разумеется, я сделал все от меня зависящее, дабы застать грешников в их грехе. Должно ли теперь идти на попятную? – Он уставился на меня еще внимательнее, и глаза его неприятно поблескивали. – Но, друг мой, почему тебя заботит этот вопрос? Да и внешность у тебя довольно странная, не так ли? – Он мотнул головой в сторону тех, кто стоял позади него. – Но не раскрыл ли мастер Оутс
[47]
зловещие замыслы заморских государей, которые подсылают к нам своих слуг, чтобы те бродили незамеченными среди нас и подспудно разрушали нашу страну и веру и срыгивали на наши головы зловоние собственной греховности? Неужели мы должны терпеть это и позволять им ходить среди нас безнаказанно и почему не должны мы обходиться с ними так, как поступаем с их добровольными помощниками, как поступили мы с тем, который лежит у ног наших?
Его вкрадчивый голос поднялся вдруг до подчиняющего себе крика, и он взмахнул в мою сторону тяжеловесной палицей. Запекшаяся кровь и волосы налипли на ней.
– Взять его! Вырвите черное сердце из его груди, вырвите ему кишки, да так, чтобы он сам это видел! Так речет Господь…
Я схватил его за грязную рубашку и воткнул меч по самую рукоятку. А когда я толкнул его в грязь, куда он упал рядом со своей жертвой, и развернул меч в сторону его приспешников, раздался крик ужаса. Их испуг дал мне возможность прыгнуть обратно в тень и пуститься наутек.
Поворот, поворот, здесь пригнуться, там вильнуть, и спаси Бог того, кто первым меня догонит и схватит. Оутс, папский заговор… значит, эта паранойя распространилась так далеко за пределы Лондона. Мне не доводилось об этом слышать раньше, но, возможно, в этой заварушке погибло не так уж много людей, чтобы писать об этом в учебниках истории. Затем мне в голову пришла мысль менее циничная: может быть, только одна-единственная смерть и была. Или две – это уж с какой стороны посмотреть. Вполне вероятно, вся эта братия вымоталась, гоняясь за мной, и, лишившись подстрекателя, постепенно сникла, немного одумалась и, пристыженная, побрела по домам. Я понадеялся на это, но задерживаться здесь ради этого не собирался. Казалось, звуки начали снова затихать вдали, но я бежал и бежал, пока не увидел свет и не скользнул за угол – и попал в гущу очередной огромной толпы.
Это было настолько неожиданно, что я решил, будто это мои преследователи. Я чуть было не кинулся на них с мечом, пока не сообразил, что они одеты совсем по-другому и говорят очень тихо. Они стояли на пустыре между двумя высокими зданиями, в свете, отбрасываемом висячими фонариками. И место, и эпоха были побогаче, чем прежние, и, судя по тому, как все выглядело, относились к более позднему историческому периоду. Создавалось впечатление, что я наконец-то нашел нужное направление и возвращаюсь к теням своего времени. У здешних жителей длинные камзолы были из ткани более высокого качества, зачастую еще и расшиты позументом, шляпы были треугольные, со значками и кокардами. Даже камзол мужчины в самом центре толпы был расшит золотыми нитями. Очевидно, это был воинский мундир. Те, кто вел его через толпу, были возбуждены, но не причиняли ему явного вреда. Люди в толпе говорили вполголоса или вообще молчали. И все же в их приглушенном рокочущем бормотании ощущалось озлобление. Не прошло и минуты, как я увидел апофеоз этой злости – быстрый, беззвучный, жестокий: веревку перебросили через бревно и завязали на шее жертвы. Я схватил за руку прохожего.
– За что? – спросил я. – Что он сделал?
– А вы разве не знаете? – отвечал тот достаточно вежливо, но удивленно. – Он расстрелял толпу, волновавшуюся при совершении казни. Солдаты исполнили его приказ; многие погибли. Что ж, пусть попробует повоевать с веревкой!
Пока он это говорил, человек в белом кружевном воротнике отошел от жертвы, впихнув в связанные руки офицера какой-то предмет, очевидно Библию; как только он это сделал, веревка натянулась. Я моргнул от ужаса, но отвернуться не смог. Мужчина повис, оторвавшись всего на несколько дюймов от земли. Он умирал долго и трудно, а толпа в молчании следила за ним. Я сжал рукоятку меча; но с кем я должен был бороться на сей раз? Здесь собрался почти весь город, воспринимая происходящее как торжество справедливости.
– Так и должно быть? – задыхаясь, проговорил я.
– Да, что-то долговато не помирает, – задумчиво пробормотал мужчина, к которому я обращался.
Я ничего не сказал. Для меня происходящее было лишь очередным судом Линча, а человек, которого повесили, вполне вероятно, только исполнял свой долг так, как его понимал. Но кто я такой, чтобы судить их? Кровь еще не высохла на моем мече. И несомненно было одно: любая из историй, которым я оказался свидетелем, могла случиться где угодно – и, как показали события этой ночи, могла случиться и сейчас. И выходило, что те силы, которые некогда подпитывались мятежами и забастовками, продолжают подогревать толпу. Я отвернулся, потрясенный до глубины души, и позволил теням вновь сомкнуться за моей спиной.
