Что-то прожужжало совсем рядом. Не насекомое, это уж точно. Я быстро нагнул голову, уклоняясь. Со склона посыпался град камней и пыли. Я, как последний идиот, так и замер с открытым от удивления ртом – уж чего-чего, а попасть под обстрел я никак не ожидал. Я снова попытался помахать рукой в знак того, что я безоружен. Снова раздался громкий треск, и на этот раз уже тропа разразилась брызгами пыли. Я прижался к холке коня, с силой ударил его пятками в бока и, чего со мной никогда раньше не случалось, пожалел, что у меня нет шпор. Впрочем, я мог бы и не понукать коня. Он перешел в галоп, и мы буквально полетели вперед. Раздалась целая серия выстрелов, и воздух загудел, как от роя пчел. Я не сразу сообразил, что происходит. Теперь уже не одиночный выстрел, а целый залп, значит, стреляют отнюдь не новички. В меня стреляют, не зная, кто я, и без предупреждения. Они даже не стали ждать – ведь можно было приблизиться и убедиться, тот ли я, кто им нужен, или нет. Они же принялись палить, как только я попал в поле обстрела, как будто кого-то боялись. Но кого – одного человека, у которого при себе в худшем случае мог быть пистолет? Это казалось совершенной бессмыслицей.
Но они не прекращали стрельбу. Тень, похожая на акулу, скользнула через тропинку перед нами, совсем недалеко от холма. Я взглянул вверх, попытался подать сигнал и понял, что смотрю прямо в посверкивающие зловещим блеском дула орудий, торчащие из обоих бортов гондолы. Вскрикнув от неожиданности, я буквально вжался в седло; стволы исчезли за вспышками оранжевого пламени, земля и камни взрывались вокруг нас, но вот уже взрывы остались позади. Мы двигались слишком быстро для нападавших. Воздушный корабль чуть не врезался в скалу; пульс двигателя внезапно участился, превратившись в сплошной рев, а воздух наполнился пылью: они сбрасывали балласт. Корабль затормозил, резко развернулся и бешено закачался; моторы ревели и дребезжали. Я живо представил себе, как люди в гондолах спотыкаются, падают и катятся по полу. Я скорчил мстительную мину: несмотря на то что я не видел ни одного из нападавших, я не испытывал к ним особой любви. Такое нередко случается, если в тебя стреляют.
Дирижабль постепенно замедлял ход, с пыхтением огибая гору, готовый в любой момент продолжить атаку. Я потрепал коня по гриве, чувствуя приступ бессильной злобы. Значит, в быстроте спасения не будет; нужно искать укрытие. Насколько я помнил, по ту сторону перевала никаких укрытий не было, и вдобавок я очень сомневался, что мне удастся заставить огромное животное повернуть назад. Простая попытка управлять лошадью на такой скорости могла отправить нас под откос или вывести из равновесия, превратив в идеальную мишень. И тут впереди, за поворотом, выросли два огромных валуна, возвышавшиеся над тропой, подобно грубым изваяниям Стоунхенджа: шанс, причем существенный. Я дернул поводья и прошептал:
– Вперед, малыш! Спасай свою шкуру!
И он ринулся вперед. Я припал к взмыленной шее животного, слова мои перешли в бормотание. Я готов был поклясться, что конь отреагировал на несколько мгновений раньше, чем я, как будто он тоже все видел и понимал, – а может, так оно и было. Так или иначе, но скоро мы оказались у поворота. До спасительных камней оставались считанные шаги, но нависавший над нами темной тенью воздушный корабль начал спускаться, словно туча, начиненная смертоносными молниями.
И тут из-за камней появилась фигура, закутанная в монашескую рясу. Человек даже не взглянул на меня и взмахнул рукой, словно нанося пощечину. Этот жест, казалось, был исполнен такой мощи, что жеребец пронзительно заржал и встал на дыбы, рассекая воздух передними копытами. Я с трудом удержался в седле. Поведение коня было вовсе не удивительно, если принять во внимание то, что случилось потом. Земля у нас под ногами задрожала, в самом воздухе пошли завихрения и мерцания – так колеблется изображение в кривом зеркале. Затем сорвавшиеся с земли глыбы полетели одним бушующим потоком прямо на приближающийся воздушный корабль. Здоровенные камни проламывали обшивку гондол, барабанили по парусине, со скрежетом врезались и отскакивали от пропеллера. Дирижабль накренился и задрожал от ударов, того и гляди, какая-нибудь из каменных глыб могла попасть в бак с бензином. До меня донесся далекий звон бьющегося стекла. И снова взревели моторы, дождем посыпался балласт, и машина, раскачиваясь из стороны в сторону, пронеслась над тропой в пустоту. Раздался одиночный выстрел, и пуля ударилась в скалу в нескольких дюймах от головы моего нежданного спасителя, оставив на камне блестящую полосу. Незнакомец не обратил на это внимания – он стоял и провожал взглядом кувыркающуюся все дальше в небе машину, пилоты которой пытались усмирить ее, пока я пытался усмирить лошадь. Мне это удалось – и им, судя по всему, тоже, ибо гигантская машина остановилась и, поднявшись чуть выше, снова двинулась вперед. Я ожидал, что дирижабль полетит назад и даст ответный залп, но вместо этого он быстро пошел на снижение, пока наконец свод облаков не поглотил его. Я замер на мгновение, чувствуя, как расширяется и сжимается грудная клетка коня от судорожного дыхания. Конь потряхивал гривой и слегка вздрогнул, когда я погладил его: он еще не пришел в себя, да и неудивительно. Я выжидательно посмотрел на незнакомца. И тут пришел черед вздрогнуть мне. Я сглотнул, прежде чем смог выдавить из себя:
– Стриж! То есть я хочу сказать… Ле Стриж. Какого черта…
– Я здесь делаю?
Он все так же говорил в нос, и таким же остался его дребезжащий от злости голос. Однако сейчас на лице его играла улыбка. Перекошенная улыбка тонких губ, кислая, как недозрелая хурма, – и все же улыбка.
– Спасаю твою жалкую шкуру, мой мальчик. Я ведь исключительно этим и занимаюсь, когда ты поблизости, разве не так?
Я сморгнул. Что-то в нем изменилось. В холодном взгляде серых глаз была все та же властность, доводившая чуть не до одурения. Лицо его могло принадлежать любому из запечатленных в мраморе классиков – ученому, философу, священнику или отшельнику. Бледная кожа, изрезанная глубокими морщинами, тонкий, как лезвие, нос с широкими ноздрями и бескровная линия рта, практически без губ, над надменным, выступающим подбородком. Но жизнь, бурлившая под этими, казалось, застывшими чертами, превращала его в смертоносное оружие, грубое орудие, бьющее в цель и крепкое, как камень. Кто это – фанатик, сумасшедший, психопат? Так я подумал, когда впервые увидел его, но теперь я знал слово, подходившее куда лучше.
Некромант .
Опасный противник, смертельно опасный, если верить всему, что я слышал о нем. И все же, как ни удивительно, он переменился. Вместо потрепанного черного пальто с поясом он был одет в драную бархатную темную сутану. Седые волосы, которые раньше висели спутанными беспорядочными лохмами, теперь были перехвачены сзади изящным бантом из черного бархата и, кажется, даже напудрены. Старый негодяй выглядел как французский аббат восемнадцатого века. Но вместе с тем грязные борозды все так же покрывали это лицо отшельника, подчеркивая и без того глубокие морщины. На высоком лбу пудра лежала неровными серыми хлопьями, а в уголках глаз налипла маленькими желтоватыми комочками. От Ле Стрижа все так же ощутимо несло запахом затхлости и бродяжничества. Причем не я один чувствовал этот запах: конь тоже водил ноздрями. Даже бархатная сутана старика местами была покрыта лепешками доисторической грязи. Впрочем, я решил разговаривать вежливо и не нарываться.
