– Halt, sagte ich! Kem Schlag mehr! Versteh'n, Hauptmann?
[88]
Капитан стиснул зубы и глубоко вздохнул. Его сабля безвольно опустилась, а шпоры звякнули. Он посмотрел в сторону коридора; на лице у него были написаны с трудом скрываемое разочарование и с неменьшим трудом сдерживаемое негодование. А о том, какие чувства передавало в этот миг мое собственное лицо, мне и думать не хотелось. Последний удар, если бы он достиг цели, не мог не быть действительно последним. Но главным, что я сейчас ощущал, была неимоверная слабость, причиненная моментом узнавания.
Мягкая светло-серая форма, которую я уже видел раньше. Она казалась весьма скромной по сравнению с яркими мундирами часовых или угольно-черным цветом формы городской стражи. Но даже в тени коридора знаки различия на ней ярко пылали золотом, особенно выделяясь на груди, потому что – и здесь ошибки быть не могло – это была женщина. Высокая, стройная, темноволосая, она возникла в дверном проеме, одним пронзительным взглядом охватив все происходящее Так продолжалось лишь мгновение; она увидела меня, и лицо ее стало непроницаемым. Но я уже оправился от своей порции шока и заговорил первым.
– Что ж, привет, – глуповато произнес я, пялясь на свои ноги – Вот это форма. Она вам идет куда больше, нежели обмундирование взломщицы, Мисс Тысяча Семьсот Двадцать Шесть.
Тут мне пришлось отскочить в сторону, ибо капитан поднял саблю снова, готовясь нанести предательский удар. И он бы, конечно, попал, если бы не еще один шок – путь ему преградил ее клинок. Молл, наверное, смогла бы придумать что-нибудь и похлеще, но вряд ли в этой ситуации было много вариантов. Сабля капитана отлетела в сторону; он схватился за запястье и разразился потоком брани.
– Вы что, не видите? – заорал он. – Это же он, вор! Его поймали, когда он снова пытался проникнуть к нам, и кто знает, что у него на уме на сей раз. Он вас оскорбляет, а вы…
Она даже не посмотрела в мою сторону. Одного ее взгляда хватило, чтобы весь его пыл моментально угас.
– Не забывайтесь! – отрезала она. – У вас будут серьезные неприятности! Вам еще повезло, что я случайно ушла пораньше с Тайного совета, а то неприятности были бы еще серьезнее! Разве вам не оставили достаточно четких указаний? Дело касается только Rittersaal
[89]
, а городской страже вмешиваться в это не дозволено. Вы не имеете права заниматься делами такой важности исключительно из желания удовлетворить личные амбиции! Я сама позабочусь о пленном.
Его лицо из багрового стало мертвенно-бледным.
– У вас нет полномочий. Вы совсем недавно приняли дела и не можете решать. Я позову стражников!
Она уверенно смотрела ему в глаза.
– Извольте, но это значит изобличить себя. Я та, кто я есть, и перед вами я ответ держать не должна .
– Но вы поворачиваетесь спиной к вооруженному и опасному негодяю! – выпалил он.
– Опасному?
Она смерила меня взглядом. В ее лице не было не только и тени прежней озлобленности, но и даже намека на узнавание. Все, что она сказала, причем очень спокойно, было:
– Бросьте меч.
– Да выслушайте меня, в конце концов! – запротестовал я, хотя был совершенно ошарашен. – Я пришел сюда сам и не таясь, чтобы меня выслушали . Я знаю, где копье, с радостью помогу вам найти его, но только дайте мне все объяснить! – И тут я уже не мог больше сдерживаться. – Но что, черт возьми, ты-то здесь делаешь?
Она посмотрела на меня с холодным сознанием собственной власти. И только тогда я понял, как сильно изменилось ее лицо. Казалось, что передо мной удачная фотография или идеально отретушированный портрет. Как будто то, что я видел прежде, на самом деле было лишь маской. Морщины, следы дурного нрава и жажды мести, разгладились, как будто их никогда и не было на этом лице, и только благодаря одному этому она помолодела лет на десять. Но было и еще кое-что. Черты лица стали правильнее, и то, что представлялось грубо-простоватым, смягчилось и перестало быть таким резким. Волосы не очень-то изменились – они были все такие же короткие и слегка спутанные; но они перестали агрессивно торчать в разные стороны. Нос остался таким же крупным, но щеки стали круглее, и сейчас нос куда лучше подходил к ее лицу. Высокие скулы теперь составляли вместе с челюстью, которая лишь слегка выделялась, более изящную линию, а губы стали полнее, хоть линия рта осталась такой же твердой. Сильный подбородок не изменился, но и он теперь неплохо подходил к этому лицу. Морщина между бровями исчезла, как и хмурое выражение, и синяки под глазами. Я впервые заметил, что глаза ее яркого серо-голубого цвета. И даже голос ее стал мягче.
Чем больше я присматривался, тем труднее было поверить, что это тот же самый человек, а не его близнец или клон; и все же у меня не возникло и тени сомнения по поводу того, кто это.
– Кем бы я ни была когда-то в другом месте, здесь и сейчас я – рыцарь Санграаля. Вас выслушают, если вы больше не станете применять насилие. Но сперва вам следовало бы продемонстрировать свои добрые намерения, или, что, пустить вам немного крови, чтобы все-таки забрать ваш меч? Поверьте, уж такое мне по силам.
Я не стал возражать. Я и прежде справлялся с ней, причем без оружия. Но я устал, недоверие причиняло почти физическую боль.
– В последний раз, когда мы виделись, ты была абсолютно не в себе и пыталась ни за что ни про что прикончить меня. Какие у меня есть гарантии, что ты не попытаешься сделать это и сейчас?
Она слегка напряглась, а затем, к моему удивлению, чуть не улыбнулась.
– Посмотри на меня! – только и сказала она.
– Я смотрю! Но вот что с тобой случилось, скажи на милость?
– Посмотри на меня! – повторила она, на этот раз настойчивей.
Я присмотрелся. Дело было не в том, что осталось от нее прежней, полной напора и напряженности, – но в том, что в ее облике исчезло. Неуравновешенность, параноидальная ненависть – все это ушло, не оставив никаких следов. Как будто грязные окна внезапно вымыли, чтобы впустить яркий дневной свет. Как будто день всегда там был, но его скрывал грязный налет мира, разочарование и отчаяние. От этой мысли мне стало не по себе. Как же в таком случае выглядит мое собственное окно? Какие следы мир оставил на моем лице?
Поддаваясь порыву, я по всем правилам, эфесом вперед, подал ей меч. Она протянула руку, но меч не взяла; она лишь в изумлении смотрела на него, как, впрочем, и все прочие.
– Вы видите, meine Ritterin?
[90]
– прошипел капитан. – Нет, вы видите?
Она видела; и я теперь увидел тоже. Меч, который я протянул ей, был точь-в-точь такой же, как ее собственный. Она ничего не спрашивала; она просто смотрела.
