Книга Граница горных вил, страница 113. Автор книги Ксения Тихомирова

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Граница горных вил»

Cтраница 113

— Я был неправ?

— Нет, прав, наверно. Не знаю. Но так нельзя. Все эти люди… они люди. Они родные нам — видимо, так. Но я не знаю, что тут можно сделать. Пустить их к нам — наш мир погибнет. Они не смогут жить, как мы… Тот же Хьюз… Но есть и такие, кто смог бы. Совсем другие, очень наши, самые уязвимые… не знаю, как сказать. Я не умею говорить. Я все это нарисовал. Там, у меня в каморке, гора альбомов. Их за один раз и не вынесешь.

Теперь он спал, а я обдумывал его слова. Я тоже не знал, кто из нас прав: я ли, хотевший оградить волшебную страну от остального мира, или он, не желавший разрывать свое родство со всеми людьми на свете. Нет, конечно, я понимал, что его правда выше моей. Я давно подозревал, что художник может позволить себе куда больше гуманизма, чем король. Но очень не хотелось отдавать его на растерзание миру. Неужели мало того, что он уже пережил? И кто вправе вмешиваться в его судьбу? Я смотрел в это измученное лицо и чуть не плакал. На меня напала тоска, чувство безнадежности, а может быть, предчувствие беды. Хотя ничего страшного пока не происходило. Вокруг все было тихо. Нам вежливо убавили свет, и я старался лишний раз не ворочаться, но Андре проснулся среди ночи и тоже стал тревожно вслушиваться в тишину первого яруса.

— Мне кажется, раньше никогда не бывало так тихо. Как в могиле. А вдруг все ушли отсюда? Нет, мы бы слышали шаги.

Ему все-таки было очень плохо и как будто передалась моя тоска и тревога. Я попытался отвлечь его и стал расспрашивать о прошлом. Не о заточении, а о детстве. Он как будто заколебался:

— Ты в состоянии это слушать?

— Но я же сам спросил.

— Да. Только я могу потерять меру. Я что-то не совсем в себе после всего…

— Ну и что? Выговорись, и дело с концом.

Он говорил сначала как бы с трудом, потом почти забыл обо мне, наполовину бредя воспоминаниями, потом опять вспомнил про меня, но продолжал рассказывать, а я продолжал слушать. Это тогда он рассказал мне про Москву; про свои многочисленные объяснения с Санькой, которые всегда казались ему чем-то недостаточным; про разговор с Кэт на восьмом посту… Я одного боялся: чтобы он потом не стал шарахаться от меня после этих рассказов. Он в самом деле оборвал себя однажды:

— А ничего, что я это рассказываю? Я перестал здесь понимать, что можно, чего нельзя.

— Мне можно рассказывать что угодно, — сказал я. — Я хочу тебя понять. Мне это важно.

— Я и сам хочу понять, почему все так получается вокруг меня. Что-то я делаю не так, или я просто чересчур испорченный.

— Ты?

— Ну да. Вот ты всех любишь, и тебя все любят, но с тобой обходятся по-человечески. Не рвут на части. Почему?

— Ты ярче меня и добрее. Я научился всех отодвигать немного в сторону, а ты нет.

— Отодвигать? А как? Мейбл мне сказала: «Ты лучшее, что было в моей жизни». Но я же ничего для нее не сделал. Теперь Хьюз запросто может убить ее из-за меня. Здесь легко убивают. Мне пришло в голову — еще до твоего появления, — что по-настоящему я должен был бы остаться здесь навсегда и защищать ее, хотя я ей никто и защитить не в силах даже себя.

— Не должен ты здесь оставаться. Мало ли кто еще захочет разорвать тебя на части? Про это, знаешь ли, уже писали…

— Я знаю. Достоевский (у меня-то была другая ассоциация, поновее). Но я не изображал из себя князя Мышкина. Я просто жил.

— Живи дальше, — улыбнулся я ему, — и не бери на себя слишком много. Может, все дело в том, что ты художник. С художниками так часто бывает. Вы слишком близко подбираетесь к чужой душе. А может, дело в возрасте. Тогда это со временем должно пройти. Вот ты говоришь про меня, а у меня, между прочим, жена ревнивая. Знаешь, какое это ценное свойство? С ней все боятся связываться.

Он тоже улыбнулся мне измученной улыбкой и снова стал прислушиваться к тишине.

— Нельзя, чтобы нас выпустили тайно, — вдруг сказал он. — Нам нужно вынести отсюда Карин.

И рассказал о своем давнем уговоре со Стремом.

— Вот видишь, еще одна история, в которую я ввязался. У меня есть теперь сестренка… и почти отец, наверно. Я бы очень хотел, чтобы Ивора спасли и вылечили. Здесь всем достаточно дать респираторы, и они смогут жить наверху. Только дышать надо то так, то так (я припомнил человека-амфибию, но он, конечно, не читал старую русскую фантастику). Пусть Ивор бы приехал к нам насовсем. Я знаю, он останется у нас, и все его полюбят… С Мейбл сложнее. Знаешь, мне под конец казалось, что у них с Хьюзом самая обыкновенная семья. Такая же, как в фильмах, которые показывали на видео. Это, может быть, ужасно, а может быть, я чего-то не понимаю важного, только, если верить фильмам, во внешнем мире все так живут.

— Да, примерно так. Всю жизнь ругаются, некоторые дерутся, а потом оказывается, что это и была их любовь.

— Я как-то раз попытался сказать ей что-то в этом роде (мне показалось, что это хорошая мысль), а она решила влепить мне пощечину. Правда, у нее не получилось, то есть я не дал. Решил, что не за что. И вообще это влияние сериалов. Там у всех чересчур южные манеры. То слезы, то пощечины, то бурные объятья. И гвалт, как в большом курятнике.

Я расхохотался.

— Я все про то же, — сказал он смущенно. — А что, я еще нужен Саньке?

— Как жизнь, — ответил я. — Поедешь сам и заберешь ее оттуда.

— Откуда?

— Из России. Из Москвы.

— Ох… Да… Угораздило ее… Зачем она так?

— У нее и спросишь. Тебе она расскажет. А ты ее поймешь.

— Забрать — это ты хорошо сказал. Надо будет и Карин забрать, даже среди ночи. Нельзя ее здесь оставлять.

Мы просидели с ним до позднего утра. Кэт потом объяснила, что дуэль с Альбером вышла очень жаркой и трудной. В конце концов, Кэт в самом деле взяла его за глотку, и нас потребовали наверх.

Мы медленно шли главным коридором яруса, длинным до бесконечности, и Андре пристально смотрел в каждое из встречных лиц, а я следил, чтобы он не выходил из-под моего щита. Мимо проплыли «генералы» и охранники, врачи, медсестры, Мейбл, между прочим, взглянувшая исподлобья быстрым и тревожным взглядом, повар и парикмахер — оба в белом. Опять охрана… И уже почти в самом конце, у выхода на лестницу, мы заметили и Стрема. Он стоял, как они договаривались когда-то, держа Карин перед собой. Все нужные бумаги Стрем, как потом выяснилось, переложил из рюкзачка в ее карманы: на Карин был джинсовый комбинезончик, а сверху еще курточка, так что карманов у нее хватало. На шее у Карин висел знакомый замшевый мешочек — футляр для медальона. И под курткой я с изумлением заметил ремень-щит, хитро обернутый вокруг Карин, как портупея. За три шага Андре кивнул ей: ну, давай. Карин сделала быстрое, понятное мне движение — включила щит — и бросилась к Андре. Он подхватил ее на руки, Карин вцепилась в него, как только дети умеют вцепляться (по себе знаю). Охрана дернулась, но уже ничего не смогла сделать. И мой щит, и щит Карин закрывали нас троих и держали охранников на расстоянии.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация