— О чем ты думаешь?
— Об Иворе. И о других. Ты правильно меня сегодня усадила с этой компанией.
— Правильно?
— Да. Как будто ко мне вернулись те люди. Что-то в них было такое… родственное с твоими ребятами. Наверно, безнадежность. И глаза такие же… А еще я понял, какая разница между тоской по живому человеку и по мертвому. Я два года разговаривал с тобой — почти непрерывно. Рассказывал тебе все подряд. Мне теперь не верится, что ты чего-то про меня не знаешь. А встретились — будто и не расставались никогда. Да? («Да», — кивнула Санька.) Иногда хотелось в голос взвыть от тоски по тебе, но никогда не было ощущения пустоты. А Ивора нет, и я не могу до него докричаться.
Андре взглянул на сигарету в своей руке:
— Курить я стал с его подачи. Он говорил, что никотин мешает тому газу входить в обменные процессы. Там все курили, хотя это никому бы не помогло. Не знаю, помогло ли мне. Теперь уже нет никакого газа, и я бы бросил это дело… а мне все кажется, что тогда я оттолкну от себя Ивора — насовсем. Это, наверно, глупо. Я набрался там суеверий. Вот побоялся рисовать твоих детей — чтобы они не сгорели, как все, кого я рисовал эти два года.
— Значит, когда ты куришь, ты разговариваешь с Ивором?
— Наверно, да. Но он не отвечает.
— Дай-ка мне сигарету.
— Сань! Зачем?
— Чтобы быть с вами. С тобой и с Ивором. Давай! Не дашь — я все равно достану. Дети дадут.
Андре посмотрел на нее. Выбросил окурок. Вытащил из кармана пачку, уже на треть пустую, и тоже бросил в открытую дверь вагона.
— Все! Нечего потакать предрассудкам, — сказал он, повернувшись к Саньке. — Пусть Ивор не обижается, но мы с тобой не будем курить. Расскажи лучше, о чем думаешь ты.
— О том, как украсть своих детей. Но сейчас это не получится.
— Сейчас вообще неизвестно, что получится. Лучше не рисковать.
— Да. А еще я думаю, что из меня выйдет очень плохая жена.
— Почему?
— За эти два года я, конечно, осознала глубину своей бесхозяйственности, но не исправилась. Я забыла, что в дорогу надо взять еды. И ты теперь умираешь с голоду.
— А ты?
— Я тоже… в какой-то мере.
— Значит, будем умирать вместе.
— Нет. Добрые люди сначала обругали меня: сказали, что мужика надо кормить, а потом поделились припасами. Так что… пошли?
— Сейчас. Подождем, пока поезд тронется, хорошо?
— Да, если хочешь…
— На самом деле я не умираю с голоду. Твои дети поили меня чаем с сушками и этими… сухарями. Я заказывал чай, а они выкладывали припасы. И, кстати, прямо на твоих глазах.
— Ну, так я тоже не совсем умираю. Дорожный педсовет тоже без чая не бывает.
— Вот видишь? Еще неизвестно, кто из нас плохой. Ты не моришь меня голодом, зато я держу тебя на морозе.
— Разве это мороз?
— А что же ты тогда дрожишь?
— Не знаю. Так просто…
Когда поезд тихонько тронулся, на него не обратили внимания. Осталось неизвестным, когда проводник закрыл двери и что при этом делали ребята в штатском. Но пожертвованные припасы в конце концов были съедены.
Глава 4
ПОБЕГ
Утром на вокзале началась изнурительная бестолковая суматоха, почему-то всегда преследующая поездки такого рода. Никто не знал, как ехать в интернат, который принимал их «в порядке обмена». Был только его номер и телефон. Старшая дама долго названивала в этот интернат, но трубку никто не брал. Потом звонили в Москву, своей несгибаемой директрисе. Та разыскала где-то адрес питерского интерната. Еще некоторое время шли расспросы местных жителей о том, как добраться на какую-то далекую, окраинную и малоизвестную улицу с невыразительным названием.
Дети тем временем осаждали съестные ларьки (им всегда хочется есть и всегда хочется поскорее потратить деньги). Андре пытался «повозиться» с Костей, найдя свободный пятачок, но ничего хорошего из этого не получилось. Слишком многих эта возня профессионально заинтересовала. Во-первых, ребят в штатском, приблизившихся на какое-то уж совершенно неприличное, угрожающее расстояние. Во-вторых, милиционера, решившего проявить бдительность на глазах у коллег-силовиков. В-третьих, сопровождающих дам, которые всякую возню такого рода воспринимают как хулиганство и стараются пресечь. А в-четвертых, интернатского физкультурника. По иронии судьбы его тоже звали Славиком, и он стал с интонацией небрежного превосходства доказывать, что Андре все делает неправильно. Тот немедленно закончил тренировку, сунул руки в карманы и стал что-то насвистывать (хотя и не был уверен, что на вокзалах разрешается свистеть: я ничего ему об этом не сказал). Славик отошел, а Костя разочарованно спросил:
— Но ведь ты справился бы с ним одной левой?
— Ну, может, и не одной, но справился бы. А что?
— Так показал бы ему, что правильно, а что — нет.
— Он ваш учитель. Я не могу прикладывать его при вас.
— Учитель! — протянул Костя, но не стал объяснять, что он имел в виду.
Дорога к далекому питерскому пристанищу пролегла почему-то не прямо через метро, а с промежуточной прогулкой по Дворцовой набережной, вдоль Невы, сплошь забитой множеством небольших судов — не больше «Дельфина». Интернатская команда держалась одной компактной стайкой: детей было не так уж много. Андре покосился на Саньку:
— Если что, с детьми вполне справятся и без тебя.
— Да, только Римме Борисовне придется больше работать и меньше отдыхать.
Андре и сам заметил эту даму. Она отличалась тем, что командовала детьми, не поднимаясь с места. Санька пояснила, что Римма Борисовна попросилась в экскурсионную команду сама, потому что ей захотелось навестить своих питерских родичей, находясь при исполнении обязанностей. Это очень выгодно с денежной точки зрения. Поблескивая золотом в ушах (почему-то ее серьги и другие украшения очень бросались в глаза), Римма Борисовна жизнерадостно и громко восторгалась видами. Она не знала, какие ей готовились неприятности.
Вид, как всегда, был изысканно красив — сквозь дымку легкого морозного тумана, в розовом свете зимнего утра. В Питере оказалось холоднее, чем в Москве.
— Вот здесь особенно заметно, — сказал Андре, — какая зыбкая у нас граница с большим миром. В Москве здешняя реальность ощутимей. Правда, и нездешняя тоже, насколько я помню.
Санька не успела ответить, как в разговор влез не замеченный вовремя Сережка.
— А где в Москве нездешняя реальность?
— Там есть такой монастырь, — ответил Андре, — мы возле него на горке катались, когда нам было примерно столько же лет, сколько сейчас тебе.
— Новодевичий, — сказала Санька.
