В лесу все было тихо, и никто не появлялся на тропе. Даже птицы вели себя очень спокойно; больших опасных зверей в предгорьях Круга не водится, а мелкие зверушки все больше прятались по норам и не шумели. Эта тишина не казалась сонной или напряженной — она была спокойной, будто лес с облегчением вздохнул. Санька и вправду заснула, и лицо ее впервые чуть порозовело и тоже успокоилось во сне. Через час Андре тихонько разбудил ее:
— Пойдем. Поднимемся еще повыше. Мне кажется, тут где-то должна быть ровная площадка. И я расслышал впереди ручей. Давай дойдем до него, по нему поднимемся и по нему завтра спустимся обратно на тропу.
Так они и сделали: дошли до ручья, уже не спотыкаясь на каждом шагу, хоть и шли без тропы; поднялись вдоль него по довольно крутому склону и вышли на отличную поляну, с трех сторон окруженную лесом, а с четвертой прикрытую скалой, с которой и падал ручей. Он выдолбил себе под скалой целый бассейн, похожий на широкий каменный колодец.
День уже угасал, но на поляне было еще светло, и даже краски светились ярче, чем в нижнем лесу. Рябины на скале стояли еще красные от ягод (видно, птицы не все склевали), мох был зеленым, а вода отливала серебром. В лесу, конечно, было сыро, но хватало хвойного хвороста для растопки. Нашлось и ровное место для палатки, и камни для очага.
— А главная моя идея в том, — сказал Андре, — что я сегодня ставлю колпак, и больше никаких ночных дежурств. Я его, собственно, уже поставил на всю поляну. Пусть это будет наш дом.
— Пусть, — согласилась Санька. — Здесь хорошо. И очень интересная вода: не теплая, но не холодная. Легкая какая-то…
Андре с двумя канами как раз подошел к бассейну. Набрав воды, он отставил их в сторону, скинул куртку, засучил рукава и стал плескаться под серебряной струей. Кончилось тем, что он и голову засунул в водопадик.
— Отличная вода, — сообщил он, вынырнув из-под струи, — я бы поплавал тут немного. Хотя, конечно, не сезон.
— А ты не заболеешь?
— От такой воды, по-моему, заболеть нельзя. Ты посмотри за костром, хорошо?
— Я посмотрю, а потом тоже нырну.
— А если мы оба заболеем?
— Какая разница — оба или один? Вообще-то я постараюсь голову не мочить, а заболеем — будем болеть, пока не выздоровеем или пока нас кто-нибудь не спасет.
Но от купанья в каменных бассейнах не болеют, а совсем наоборот. Как будто с плеч у ребят сняли все прошлые невзгоды. Мне знакомо это чувство невесомого покоя.
Спустился тихий синий вечер; костер затрещал красными искрами, и, глядя в него, они впервые за весь путь заговорили о том, что оставалось нерешенным.
— Ну вот. Я, кажется, вывел тебя из царства теней, — сказал Андре, улыбаясь костру.
— А ты уверен, что так можно говорить? — спросила Санька, тоже глядя в огонь. — Конечно, там не жизнь, а трепыханье на липучке. Но бьются ведь не мухи и не тени, а живые люди. Если б не ты, я бы, наверно, там осталась до конца. То есть до смерти — потому что это и не жизнь. Но не пойти за тобой я не могу.
Андре кивнул (будто бы огню):
— Я двадцать раз все это передумал. Мне тоже казалось, что я должен был остаться в подземелье. А когда все взорвалось — что должен был сгореть вместе со всеми… Тем более что все так кончилось из-за меня… Если б не ты, я бы и дальше этим мучился.
— Если б не я?
— Да. Побывав в твоей квартире, я посмотрел на это по-другому. Даже святые, знаешь ли — не нам чета, — жили в своих монастырях, а не спускали с лестниц пьяных мужиков. Большой мир живет так, как ему нравится. А нам нравится жить по-другому, вот и все. Мы одной крови — да, конечно. Но это не значит, что мы во всем заодно.
— Что-то не видела я там людей, которым нравилась бы их жизнь, — сказала Санька недоверчиво. — Все понимают, что им очень плохо. Даже те, кто как-то приспособился.
— И тем не менее они живут, как тени, потому что сами этого хотят. Я знаю. Я ведь тоже был тенью среди теней. Нас строили три раза в день. Все остальное время никто не мешал им жить по одним законам, а мне — по другим.
— И тебя не считали сумасшедшим?
— Считали. А я их жалел. Но мне никто не давал права решать за них, как им жить. А тот, кто сам решится жить иначе, всегда найдет дорогу — дверь открыта. Бет ведь впускает всех, кто просит помощи. Если не хочешь жить, как тень, надо однажды вспомнить, где твой дом, вернуться… И уж за свой мир стоять до конца, хоть насмерть. По крайней мере, это будет не напрасная смерть.
— Легко нам с тобой вспомнить и вернуться.
— Я не сказал бы, что так уж легко. Да нет, я понимаю, что тебя мучит. Мы померились силами с большим миром и потерпели поражение. Набрали там вины — кому сколько досталось. Не хочется вот так… бежать с позором. Может быть, потом мы еще попробуем… отыграться. Только сейчас — я точно знаю — мы должны вернуться к тем, кто нас любит. Домой, к ребятам, к Бет…
— К самим себе, — сказала Санька. — Ты помнишь, какими мы были? То есть — какие мы на самом деле?
Он улыбнулся, по-прежнему глядя в огонь:
— Я не уверен, что мы когда-то раньше это знали. Мне кажется, мы сейчас встретились, как в первый раз.
Санька взглянула на него тревожно. Он снова улыбнулся и поднял глаза — темные, блестящие, отражающие огонь.
— Вот это уже было когда-то, — сказал он тихо. — Страшно давно. С нами или нет?
— А если нет?
— Тогда я должен снова пытаться удержать тебя какими-то словами…
— Слова, мне кажется, не так уж много значат. Ты в чем-то не уверен?
— Да, в общем, только в том, имею ли я право навязывать себя тебе. Мне это поражение дорого стоило… Правда, другим оно стоило еще дороже. Наверно, я теперь не очень-то надежная опора.
— Очень надежная. Даже надежнее, чем раньше: ты теперь понимаешь боль. Но дело не в этом. Ты живой человек со всем, что в тебе есть, — виной и поражением, — это все равно ты, не кто-то другой. Для меня лишь это имеет значение.
— Значит, ты снова скажешь «да»?
— Да.
— И мы рискнем жить дальше?
— Я бы рискнула, если я тебе еще нужна.
Он усмехнулся:
— Ну, если жить… то без тебя я не согласен.
Утром туман добрался и до этой поляны и снова начал играть со звуками: то скрадывать, то приближать. Даже если кто-то хотел выйти на голоса, то трудно было бы определить, откуда они доносятся. Сначала голос Саньки:
— Костер горит… Надо вставать?
— Не надо. Ничего не надо делать. Мы сегодня никуда не пойдем.
— Ну вот, а я уже собралась умываться. Только мне лень завязывать ботинки… Сроду такого не было.
— Хочешь, я завяжу? А где твои ботинки?
— Не знаю. Где-нибудь, наверно, есть.
