Расспрашивать об этом я не стал. Вообще чем дальше шло мое «расследование», тем меньше я задавал вопросов. Самые серьезные откладывались на некоторое «потом», а незначительные как-то сами объяснялись или отпадали.
Третий ряд наблюдений касался Бет. Почти не разговаривая с ней при посторонних, я с интересом наблюдал систему взаимоотношений в нашем элитарном коллективе, просчитывал иерархию и субординацию и, наконец, пришел к печальным выводам.
Бет была дружелюбна и ласкова со всеми без оттенков. И все слушались ее не то чтобы беспрекословно — охотно, с радостью, бегом. Бет свою власть почти не замечала. На ее взгляд, по-видимому, все шло так, как и следовало. Конечно, я и сам с радостью позволил бы ей вить из себя веревки всех сортов, но это другой сюжет. И, кстати, на мою свободу и независимость Бет не посягала, а как раз наоборот. Я оставался подчеркнуто свободным — самым свободным человеком в ее окружении. Собственно, это можно сформулировать иначе: я не был ее подданным.
Глава 7
ОБЪЯСНЕНИЯ
Июль кончился неожиданно и быстро. В один прекрасный день я пригляделся к дате на часах и охнул. Если бы не верный будильник, я бы проспал и август, и сентябрь, и двадцать лет в придачу. Я сказал Бет, что мне пора звонить в Москву. К тому времени я уже понимал, что ни с какого Главпочтамта сам в «большой мир» не дозвонюсь. Бет моя затея не понравилась.
— Ты собираешься уехать? — спросила она, помолчав.
— Я обещал, что позвоню в конце июля. Иначе ребята станут меня разыскивать.
— Ну да, конечно. Пойдем в порт. Оттуда можно позвонить куда угодно.
Мы явились в главное здание порта — вполне современный офис. В тихой прохладной аппаратной у меня взяли номер приятеля, сидевшего в Москве на связи, и через две минуты я с ним уже говорил. Голос звучал близко и громко. Бет слышала весь наш разговор (я сам просил ее послушать — ради ее душевного покоя).
— Иван! Здорово! Ты куда пропал?
— На море загораю.
— Молодец, правильно делаешь.
— Ну, как народ? Собирается идти?
— Ты что, с луны свалился? Билеты теперь знаешь, сколько стоят? Дальше Клинско-Дмитровской гряды нам просто не уйти. И ты, кстати, подумай, как будешь выбираться.
— Как-нибудь выберусь. Я же один. Так, значит, что, отбой?
— А? Подожди (кто-то вмешался в разговор). Катя кричит, что ты нужен в байдарочном походе. Оказывается, мы уже почти точно плывем, только я еще ничего об этом не знаю.
— У меня нет байдарки.
— Ну и что? Главное не байдарки, а мужики, чтобы их таскать. (Бет рассмеялась.)
— А когда мы плывем?
— Когда, куда, кто, насколько — ничего не знаю. И, по-моему, никто еще не знает. Катя говорит, чтобы ты позвонил через два дня, тогда наверняка будет ясно, стоит ли тебе срываться с места. Но не пропадай.
— Хорошо. Через два дня позвоню. Передавай Кате привет.
— Договорились. Передам. Пока.
Мы с Бет вышли на улицу, вернулись к домику, спустились к морю — все молча. Откладывать главный разговор больше не имело смысла. Наконец мы остановились у края бухты, возле скального ребра. Глядя в море, Бет разрешила:
— Спрашивай.
К этому времени я уже все обдумал и знал, о чем спрошу «во-первых». Но мне не нравился отвлеченный взгляд, которым Бет смотрела в море.
— Скажи, пожалуйста, — спросил я осторожно, — почему, едва дело доходит до серьезных разговоров, ты не хочешь на меня смотреть?
— Я обещала отвечать на все вопросы? — проговорила Бет, все так же глядя в море.
— Если не хочешь, не отвечай. Но посмотри на меня прямо.
Она медленно повернула голову и подняла глаза. Лицо у нее было встревоженное, очень юное и очень бледное.
— Ну что ты, в самом деле, — начал я как можно мягче и спокойней. — Я ведь только хотел сказать, что люблю тебя, и спросить, можешь ли ты выйти за меня замуж… и хочешь ли.
Бет коротко вздохнула и зажмурилась.
— Ты… ты хоть понимаешь, что ты сделал? — спросила она шепотом. — Кто тебя научил?
— Мне кажется, я сделал предложение руки и сердца. Или как там оно называется? Я не уверен, что меня кто-нибудь этому учил, так что прошу прощения за форму, если что не так. Значит, все-таки «нет»?
Глаза у Бет широко раскрылись, и уж теперь они были по-настоящему испуганными.
— Ты же знаешь… давно знаешь, что «да». Разве я стала бы тебя просто так морочить? Если я выйду замуж, то лишь за тебя. Но ты не знаешь, что тебя ждет. Я не смогу с тобой уехать. Если ты меня любишь, тебе придется остаться здесь.
— Это я как раз понял. Ты в самом деле королева?
— Я в самом деле королева, — вздохнула Бет. — Это как раз нестрашно. У нас тут сказочное королевство. Ты сам видел: никто не мешает мне жить по-человечески. А уж тебе и подавно мешать не будут…
Она говорила, будто думая о другом.
— Тебе можно совсем не заниматься королевскими делами. Вот, например, заменишь меня в университете. Мое ли дело — учить студентов?
— Какой-то день сегодня странный, — пожаловался я. — Шел объясняться с девушкой, попал на заседание кафедры… Студенты, между прочим, будут крайне недовольны. Мало того, что их лишат возможности на тебя любоваться, ты же и в математике сильней меня…
— Да не сильнее я, — ответила она с отчаяньем в глазах и голосе, — а старше! Неужели ты не видишь? Сильней-то как раз ты.
— Это какой-то бред, — сказал я честно. — Ну и намного ли ты меня старше?
И вдруг понял, что намного. Так сразу все и понял, хотя, наверно, сам себе сначала не поверил, что говорю даже не просто с королевой — с бессмертной вечно юной вилой.
— Нет, ненамного. Лет на пятьдесят, — ответила она сердито, закрыла лицо руками и заплакала.
В таких случаях разговоры бесполезны. И бессмысленны. О чем тут говорить? Без лишних слов я сгреб ее в охапку и попытался успокоить. Все было напрасно. Бет продолжала плакать, так что моя рубашка вымокла от слез и на губах осталась соль, как будто я утешал море. Я начал ее уговаривать:
— Ну, пять лет, пятьдесят или пятьсот — какая разница? Для тебя это время все равно не существует, разве нет?
— Так ведь и для тебя оно больше не будет существовать. Время уйдет, а ты останешься. И все люди вокруг тебя уйдут… Для человека это очень трудный дар… Лучше бы я сразу тебе рассказала…
— Но я же не спросил. А мог бы не поверить… И все равно уже поздно отступать. За долгую жизнь, конечно, всякое может случиться — жить вообще очень трудно. Но раз все так сложилось, я постараюсь, чтобы тебе было со мною хорошо.
— А мне не может быть с тобой плохо, — ответила Бет с торжествующей уверенностью. — Как и тебе со мной. Нам это на роду написано.
