— Да ничего. Просто те курсы, которые должен читать кто-то из нас, перенесли на следующий семестр. От этого никто не пострадал.
Я был рад, что разговор постепенно отошел от педагогических неурядиц и карнизной охоты, хотя о последней у меня имелись еще кое-какие соображения. Наш разговор их только подтвердил. Точнее сказать, я лелеял лишь одну очень простую мысль: так жить нельзя. Что делать Джейн, если на нее станут охотиться? Бегать по крышам своей фермы с младенцем на руках? Но донимать Бет разговорами на эту тему я не стал. Все уже не один раз проговорено и с ней, и с Кэт, и с доном Пабло, и с господином Ференцем Эстергази — главарем местной гвардии, потомком венгерских аристократов и истинным головорезом лет тридцати пяти. Какой-то из отчаянных младших сыновей этого знаменитого рода сбежал в Иллирию на поиски романтических приключений еще во времена наполеоновских войн. Родные, видимо, сочли его погибшим, а он был живехонек и основал в волшебной стране династию гвардейских капитанов.
С доном Пабло капитана Эстергази роднили невероятно изощренные манеры, но при этом их версии карнизной охоты оказались противоположны.
Охотники ни разу не попались, хотя их, разумеется, пытались выследить. Они вбегали в дверь жилого дома (каждый раз это вроде бы в другой) и исчезали.
Капитан Ференц считал, что у охотников есть свои коридоры и держат их профессионалы высочайшего класса, вроде Саньки, которые захлопывают коридор сразу за спиной своих «десантников». Так что коридор даже приборы не успевают засечь.
Нам с доном Пабло эта версия не нравилась. Во всех смыслах. Если у них есть коридоры, значит, им известна и заповедная формула — и плохо наше дело. Однако в этом случае наши щиты и колпаки от них бы не спасали, а все пока выглядело не так уж скверно.
Дон Пабло мрачно подозревал, что охотникам помогает кто-то внутри страны, причем, возможно, не по злому умыслу, а по доброте душевной — как бабушка с крыжовником помогала моему «полковнику».
Кэт слушала нас с раздражением, особенно капитана Ференца. Этот рыжий вояка был кудряв, ловок, храбр, силен, метко стрелял, ловко скакал, и гвардейцы его чуть ли не боготворили. Но у него нашлись недостатки, причем, с точки зрения Кэт, совершенно непростительные. После первого же совещания с его участием я понял, что готов встать на ее сторону. Во-первых, пламенный Ференц не воспринимал чужих идей — он мог только с горящими глазами до бесконечности излагать свои. Во-вторых, он точно так же не воспринимал никакой критики в свой адрес. Он так и не понял, почему ни Кэт, ни я, ни дон Пабло не захотели согласиться с его версией.
Когда-то, в первый день нашего знакомства, Кэт заявила, что не выносит глупых мужиков. Тогда я не очень вник в ее слова — не до того было. Теперь я мог воочию увидеть, какую бурю гнева и презрения вызывал в ней разглагольствовавший Ференц. Даже величие королевы не спасало от избытка отрицательных эмоций. Кэт высочайшим образом разгневалась на капитана, и он не мог этого не заметить.
В душе Ференц очень на нее обиделся (это было заметно), но не позволил себе никаких непочтительных выпадов — не то воспитание. И все равно не понял, чем он вызвал монарший гнев, причем явно не в первый раз.
— Кэтти, — сказал я, когда все посторонние ушли, и нас осталось трое: Кэт, Бет и я, — неужели ты так сердишься на всех мужиков, которые глупей тебя?
— А что, разве я не имею права разгневаться на идиота? — ответила она, сверкнув глазами и даже раздувая ноздри, как сердитая лошадка.
— Насчет прав я не специалист, но мне тебя жалко. У тебя, знаешь ли, недюжинная голова. Если мерить тобой, то три четверти мужского населения придется казнить за идиотизм.
— Нет, не придется! И вообще таких болванов стоеросовых, как этот, еще надо поискать, а уж потом казнить.
В душе я с нею согласился и осторожно спросил:
— А нельзя ли поставить в начальники гвардии кого-нибудь поумнее?
— К сожалению, нельзя, — ответила, вздохнув, Кэт. — Это у них наследственная привилегия, они к ней очень серьезно относятся. И дурь тоже наследственная — я теперь припоминаю. Наверно, к нам сбежал какой-то неудачный отпрыск. А может, он вообще самозванец? Раньше наша гвардия не сталкивалась с серьезным противником, поэтому никто не обращал внимания на капитанскую дурь.
— Что же с ним делать? — спросил я.
— Да что тут сделаешь? Есть одна слабая надежда: Ференц все еще не женат и, кажется, не рвется заводить семью. А если все же заведет, то, может, девочка родится?
Я подумал и предложил запасной вариант:
— Если все станет очень плохо, я могу симулировать больное честолюбие и назначить себя генералиссимусом. Не потерплю, мол, чтобы кто-нибудь командовал в обход меня. А я, по крайней мере, умею слушать, что мне говорят. Такой вариант пройдет?
Кэт посмотрела на меня с сочувствием и согласилась:
— Да, должен пройти. Но тебе надо будет научиться изображать военную выправку.
— Чего не сделаешь для блага королевства, — вздохнул я. — Но пока, мне кажется, еще рано применять такие крайние меры. К тому же я боюсь, что в этом деле от гвардии все равно проку не будет.
Кэт грустно кивнула в ответ. Вообще мы с ней неплохо ладили, и потому мне было особенно трудно «заложить» ее сестре. Бет полагала, что Кэт простит мне что угодно за качество соображения, но я все же попросил ее, чтобы мой донос остался анонимным.
На том военном совещании я, впрочем, не особенно высказывал свою сообразительность. Больше приглядывался и прислушивался. Мероприятие это проходило неделей раньше, чем наш разговор с Бет, во дворце, в роскошном кабинете, отделанном и обставленном с версальскими замашками. Костюмы тоже выбирали не абы как. В прошлой жизни я привык всюду бывать в джинсах, но тут не подошел бы даже посткомсомольский костюмчик с верноподданническим галстуком. От военных мотивов в одежде я отказался наотрез — может быть, чересчур поспешно. В конце концов, Бет (подозреваю, что не без помощи Андре) изобрела для меня несколько комплектов парадной сбруи на разные случаи жизни, в частности, для заседаний госсовета. И сама оделась хоть и просто, но с такой королевской убедительностью, что я, увидев ее при таком параде, чуть не упал от неожиданности и восторга. Пообщавшись с капитаном Эстергази, я оценил весь этот шик как очень умный ход. Если бы не Бет, с Ференцем не было бы никакого сладу. Все-таки бриллианты — очень сильный аргумент для монархистов его толка. Кэт, конечно, тоже оказалась ослепительна, но ее гневные вспышки свели на нет эффект от наряда. Ей лучше было бы промолчать.
Во время совещания Бет не проронила ни слова. Сидела, улыбалась, излучала благосклонность и внимание, а заодно сияла красотой. И, надо признать, если на кого неистовый Ференц и бросал иногда почтительно-вопрошающий взгляд, то только на нее. И, в сущности, решение, в конце концов, приняла Бет. А остальные молча его приняли.
Вот и я помалкивал. Смотрел, слушал и думал — в первую очередь, про Бет. Когда-то я самоуверенно объявил, что я старше ее, и Бет охотно с этим согласилась. Сейчас я все увидел по-другому. Бет, мягко улыбаясь, отвечала здесь за все: и за страну, и за взбалмошную безответственную сестру, и за меня, пока что ничего не понимающего в государственных делах, и за детей, и за глупого Ференца (кроме всех прочих). Она несла эту ношу очень плавно, с мягкой осторожностью, чтобы ничего не повредить резким движением. Я и десятой части, может быть, не видел из того, о чем ей приходилось постоянно думать, помнить, волноваться. И при этом она еще умудрялась выглядеть нежной и чуть ли не наивной девочкой. Класс, ничего не скажешь, но теперь я не посмел бы заявить, что я, мол, старше.
