Я смотрел на нее, улыбался до ушей и понимал, что не смогу рассказать о наших похождениях и подозрениях, по крайней мере, пока не попытаюсь поговорить с Кэт. Та как чувствовала: пришла к нам в ранних сумерках, устроилась в глубоком мягком кресле, стала перебирать детали праздника. Я уже начал подумывать, что поговорить с ней будет не так-то просто и мне придется изворачиваться и строить козни, чтобы поймать ее наедине, без Бет. Но все вдруг повернулось по-другому. Из Лэнда позвонила Иванка и попросила Бет прийти взглянуть на руку Андре — надо или не надо показывать ее хирургу. (Формулировка, за которой мы услышали до боли знакомые препирательства: зачем мне врач, да что со мной случится-то и так далее.) Бет поступила радикально и толково: вызвала хирурга и отправилась смотреть на руку вместе с ним. Мне же (какая умница!) доверила развлекать Кэт, о чем и заявила вслух.
— Что у него с рукой? — хмуро спросила Кэт.
— Порезался стеклом.
— Сильно?
— Похоже, да. Я рану не видал, только повязку.
— Как его угораздило?
— Уходил от охотников.
— Опять?
— А что ты удивляешься? Ведь границу открывала ты?
Кэт опустила веки, помолчала. Я ждал.
— Ну, я, — ответила она наконец.
— Зачем?
Кэт покачала головой.
— Хорошо, — сказал я. — Ты можешь просто обещать, что больше не откроешь горную границу?
Она вздохнула, приподняла ресницы — так, чтобы их тень легла на пол-лица, взглянула на меня, как бы прикидывая, стоит ли со мной говорить, и, наконец, решилась:
— Если не открывать границу, как я буду видеться со своим другом? Бет ведь открыла для тебя границу, когда ты ехал сюда с целой бандой.
— Да, морскую. И вам было известно, где, когда и как нас нужно встречать. Почему бы твоему другу не приехать морем?
— Долго и сложно. Он человек занятый. У него крупный бизнес, он не может неделями болтаться неизвестно где. Мы с ним заранее условились, что я открою для него границу, и он приедет на праздник, чтобы потанцевать со мной.
— Ты знаешь, где именно он пересекает границу?
— Где ему удобно, там и пересекает.
— Он не расспрашивал тебя про дорогу в город?
— Нет, но у нас есть перевалы, с которых и город, и дорогу хорошо видно. Он здесь не в первый раз.
— Откуда он?
— Из Франции.
— И он легко находит в горах дорогу к нашей границе?
— Наверно, он поставил себе знаки. Это не так уж сложно, правда? Не надо быть гением, чтобы додуматься, а он уж точно не глупей тебя.
— Экая невидаль! Глупей меня — это уже идиотизм в тяжелой форме. А вы давно знакомы?
— Да. Дольше, чем вы с Бет.
— Так, может быть, ты познакомишь нас с этим… братишкой?
— Он вам, может быть, и не братишка. А может, и братишка. Я не знаю.
— Ты не уверена?
— Я не проверяла. Хотела показать его Бет, но как-то все откладывала. А теперь ее нельзя волновать.
— Зато меня можно — сколько угодно. Давай, братишка, расскажи все с самого начала. Может быть, я тебе чем-нибудь и пригожусь.
— Может быть. Иногда мне кажется, что ты единственный, кто меня терпит и не злится. Действительно братишка…
Кэт еще помолчала (прикинула, достаточно ли такой обработки, — подумал я цинично), спросила:
— Скажи, а ты смог бы ради меня, как ради Бет, бросить всю свою жизнь? Ну, если б ты в меня, а не в нее влюбился?
— В том, что ты сейчас сказала, есть две ошибки, — ответил я со всем своим математическим занудством, — или одна и та же, сделанная дважды. Я не влюблялся в Бет и не бросал свою жизнь. Я увидел Бет и понял, что это и есть моя жизнь. Моя возможность быть самим собой. И если я не решусь ради этого (то есть ради Бет) бросить все остальное, я просто трус, пустышка, и вообще я сам себе не нужен, а уж другим — и подавно. В каком-то смысле Бет — это я. Может быть, душа моя, если уж очень сильно выражаться. Хотя, конечно, нагло думать, что моя душа может быть так прекрасна.
— Нет, почему? — сказала Кэт авторитетно и заинтересованно. — Душа не может быть уродкой, если ее не уродовать нарочно.
— Так что же, твой друг никак не выберет между тобой и бизнесом? — спросил я нахально.
— Не смей так говорить! — вспыхнула Кэт.
— А почему? Можешь расценивать это как родственную ревность. Не хочется мне отдавать тебя какому-то капиталисту, который к тому же слишком долго думает.
— Капиталисту? — Кэт расхохоталась. — Ты действительно мыслишь такими категориями?
— У нас теперь так принято шутить, — отмахнулся я нетерпеливо. — Так что у вас с ним за история? Рассказывай, не мучай. Я же умру от любопытства.
История была такая. Лет пять тому назад, во время фестиваля в Каннах, Кэт стало очень скучно на какой-то вечеринке — или приеме? (Для меня разница между этими мероприятиями несущественна.) И вдруг к ней ловко присоединился приличный незаметный молодой человек лет двадцати пяти. Он утверждал, что уже имел честь однажды быть ей представленным, что их знакомила некая герцогиня в некоем замке. Кэт знала герцогиню, знала замок, но молодого человека припомнить не смогла. Однако он действительно знал имя, под которым Кэт обычно куролесила в Европе, напомнил ей свое — Альбер де Шамбор (вот так! Что называется: хотите верьте…).
А главное, развлек ее каскадом умных, острых и неизбитых замечаний по поводу происходившего вокруг. Кэт поболтала с ним, получила от беседы удовольствие, как от американских горок. Было в нем что-то завораживающе опасное, но это ей больше всего и понравилось.
Альбер стал следовать за ней как тень и скоро начал не столько говорить, сколько расспрашивать, причем давал понять, что ему кое-что о ней известно.
— Но что он мог обо мне знать? — беспечно заявила Кэт. — Я морочила ему голову, сочиняла небылицы о своей родословной, о дедушкиных копях и бабушкиных поклонниках. Он ахал и всему как будто верил. Или не верил, а показывал мне, что понимает: это у нас игра, и он от нее в восторге.
И вот однажды Кэт начала рассказывать ему сказки про волшебную страну Иллирию и про бессмертных вил (я едва не застонал, услышав это).
— Он сказал, что фольклор южных славян ему чрезвычайно интересен, и даже стал записывать мои рассказы. Сказал, что хочет их опубликовать, спрашивал, как звали нянюшку, которая мне все это рассказывала, и сколько ей было лет.
Кэт надолго исчезала из поля зрения родовитого бизнесмена, и он стал уговариваться с ней о встречах.
— Вот, собственно, и все, — сказала Кэт растерянно.
— Положим, самое интересное ты мне не рассказала.
